Чюрлёнис

– Мое новое пианино, о котором я писал и говорил, уже едет в товарном поезде. Отец настроит оба наши пианино, и можно будет играть в переложении для двух инструментов. Пока же… – Кастукас положил на стол ноты: – Это концерты для фортепиано ре-минор Моцарта и до-минор Бетховена. Кто хочет, может начинать их разучивать прямо сейчас, – сказал братьям и сестрам.

Последовать его предложению ни у кого не получилось. После бессонной ночи в дороге и бурного завтрака Кастукас ушел отдыхать; детям родителями было наказано:

– Не шуметь!

«Господин Leppenberg»

За пианино на станцию Поречье поехал Константинас (отец) на обыкновенной телеге, которую нанял в деревне, разумеется, вместе с лошадью, но – в целях экономии – без возницы.

– Со мной только Ядзе, – сказал он и объяснил, почему решил взять лишь самую младшую дочь: – Будет сидеть спиной к лошади и смотреть, не появится ли вдали автобус.

К 1908 году между Друскениками и Поречьем уже ходил рейсовый автобус – двухэтажный, с империалом. Но он был еще в диковинку, и гужевики его опасались, на то были причины. Лошади с испугу шарахались, какая в лес, какая в канаву, телеги опрокидывались, извозчики, чаще пассажиры, калечились. Наиболее сообразительные возницы при приближении автобуса останавливались, надевали лошади на голову мешок и держали под уздцы. Произошел и трагический случай – спрыгнувший с телеги и ослепленный фарами мельник Ульчицкий бросился прямо под колеса автобуса…

Возможно, благодаря предусмотрительности Константинаса (отца) их с Ядзе поездка в Поречье обошлась без происшествий.

Кастукас открыл ворота. Телега въехала во двор. Дружно, всей мужской частью семьи, сняли и опустили на землю деревянный ящик, разобрали его на доски. Черное пианино засверкало полировкой; на панелях отражалось солнце. Кастукас бережно поднял крышку. С внутренней ее стороны, под пюпитром, крупными золотыми буквами было указано: «G. Leppenberg» и название города: «St. Petersburg».

Фамилию Ядзе прочла слитно. Кастукас поправил:

– Г. Леппенберг. Густав Леппенберг. Петербургский предприниматель, владелец фортепианной фабрики, которая, как говорят, изготавливает весьма посредственные пианино и рояли; инструменты плохо держат строй, имеют не выровненные регистры и тупой, лишенный сочности звук, однако вследствие дешевизны инструменты пользуются спросом.

Бережно, стараясь не цеплять углами, внесли пианино в дом. Весь день и весь вечер Кастукас импровизировал. Недостатков, о которых он говорил, выявлено им не было. Расходились по комнатам на цыпочках, переговаривались только шепотом. Лицо у Кастукаса было озабоченным. Лицо отца – озабоченным и уставшим.

Кастукас перетаскал доски от упаковочного ящика в сарай, затем, обращаясь к отцу, попросил:

– Пусть полежат. Не спешите пускать на дрова или в дело.

«Соврать хуже, чем сломать»

В родительском доме Чюрлёнис пробыл несколько недель. Много работал. Преимущественно занимался живописью.

«Соната лета» имела, как это часто бывало у Чюрлёниса, продолжение – «Соната лета. Finale».

«Еще выразил свою религию Чурлянис в картине, названной им “Final 1-й Летней сонаты”. Высоко над землей, из-за облаков, высится громада, отдаленно напоминающая готический собор, но на самом деле представляющая из себя каменного идола с поднятой для благословения рукой. Есть какой-то вызов в “Финале”, навеянном, быть может, душными летними днями, когда небо представляется каменным накаленным сводом, от которого клубятся испарения. Есть оттенок отчаяния в этом вопле, брошенном “бесчувственному камню”, управляющему вселенной и навеки застывшему в позе благословения, проявления которого никто, как будто, не видит и не чувствует…» – писал Соломон Воложин.

«Кончил “Сонату”, написал “Фугу”, а теперь пишу новую “Сонату”. Как подумаю, что на них будешь смотреть ты, – мне немножко стыдно становится и чувствую себя изгнанником. Мне кажется, что они недостаточно красивы для тебя, и даже приходила мысль их уничтожить», – пишет Чюрлёнис Софии.

«“Фуга” еще дальше, нежели другие работы Чюрлёниса, отходит от живописи – “Фуга” напрямую связана с музыкой. Критики отмечали: ее линии, колорит, ритм напоминают партитуру музыкального произведения; живописная фуга по композиции аналогична музыкальной фуге, в которой краткая музыкальная мысль (тема-мелодия) имитируется (повторяется с небольшим изменением) в верхних и нижних голосах, так что при одновременном звучании в разных регистрах (низком, среднем или высоком звучании) повторы тем, переплетаясь, сходятся и расходятся вновь.

Музыка и живопись, схватывая жизнь во всем ее многообразии, гармонии (созвучии, согласии) и противоречиях, обнаруживают общность языка художественных произведений, которую можно выразить следующим образом: линия – форма – цвет в картине (в живописи) воспринимаются как единство мелодии – формы – лада в музыке», – рассуждал Соломон Воложин.

Наспех позавтракав, Кастукас закрывался у себя в комнате. Как всегда, был «веселым и милым», но…