Чрезвычайные обстоятельства

Петраков не осуждал его – это раньше люди с дипломатическими паспортами стремились уделить внимание каждому, кто приехал из страны, именуемой красиво «Союзом нерушимым республик свободных», а сейчас, когда у дипломатов и деньги не те, и профессия потеряла прежнюю прелесть, посольские работники смотрят на своих соотечественников так, будто те собираются попросить у них взаймы несколько сот долларов, и стараются уходить от общения: не наше это, мол, дело.

Даже в тех случаях, когда люди приходят к ним с бедой и просят их защитить.

В Турцию, например, около тысячи девчонок были вывезены обманом – якобы для работы в варьете, на самом же деле они попали в низкопробные публичные дома. Девчонки, наши девчонки – брянские, тульские, донецкие, красноярские, астраханские – расцарапывали себе лица, чтобы выглядеть понепригляднее, пострашнее, но разве может девятнадцатилетняя девчонка выглядеть некрасиво? Вот и убегали они иногда прямо из постелей, от носатых ненасытных клиентов, оставляли в залог свои паспорта, но все было бесполезно. Как-то несколько девчонок добрались до нашего консульства в одном популярном курортном месте, но сотрудник, встретивший их, отвернул нос в сторону.

– Как попали сюда, так и выбирайтесь, – сказал он.

В конце концов одной из девчонок за неповиновение отрубили руку и она с отрубленной рукой выскочила на дорогу. Ей повезло – по дороге в это время шел автобус с нашими челноками, они и подобрали несчастную…

А дипломаты на это – тьфу! Они к насморку относятся серьезнее, чем к подобной жестокости со стороны граждан сопредельного государства.

Впрочем, дипломат дипломату рознь, дипломаты, как и грибы, бывают разные. И раньше тоже были разные.

– Командир, за чем задержка? – спросил Токарев, показал согнутый палец. – Что, время прогнулось?

– Время для нас у наших господ прогибается со сменой еды в желудке – каждые четыре часа. Выступаем ночью. А пока – акклиматизация. Расслабон продолжается.

Но расслабляться им было нельзя…

Днем в поместье оглушающе громко запели птицы. Было много крохотных, очень голосистых пичуг – казалось бы, откуда у маленького, величиной в половину спичечной коробки создания может быть такой громкий приятный голос, а он был; были и крупные птицы, но голоса у них, – вот ведь как, – были много слабее, чем у пичуг; откуда-то даже прилетел попугай – клювастый, с тугим зобом и немигающими красными глазами, прохрипел что-то невразумительное, злобное и исчез.

В поместье росло много стрельчатых пальм, дающих благословенную тень, солнце жарило так, что кожа могла запросто отслоиться от мышц, а мышцы от костей, – сквозь эти пальмы проходил воздух, но не проходило солнце, рядом росли финиковые пальмы, невысокие, молодые, хотя уже и начавшие давать урожай, но финики еще не поспели…

– Фиников полно и в Москве, – Токарев дал отмашку рукой в сторону пальм, – в любом виде: с косточками, без косточек, в коробках, в полиэтиленовых пакетах, в мешках россыпью – на все вкусы. Тьфу! Видал я эти финики…

Невдалеке виднелись горы – кудрявые, темные, кое-где выжженные случайным огнем. Горы, поросшие лесом, всегда вызывали у Петракова в сердце щемящее чувство, боль – точно такие же горы были недалеко и от местечка Миха Цхакая, где он служил в авиационной части, солнце же там малость послабее, не такое безжалостное, как здесь… Ныне это местечко называется по-другому. Как же оно называется? Из головы вылетело…

Петраков тогда собирался переезжать на новое место службы, заколупался с вещами, с мебелью и прочим скарбом, который оказался очень громоздким, с женою, которую здешний тропический климат, горячая сырость вообще разъели, будто коррозия, она сделалась злой, неуступчивой, да и в полку было полным полно работы, людей не хватало, приходилось все делать за себя и за «того парня», – в общем, на сборы времени никак не хватало и отец приехал к Петракову помочь.

Отец за последнее время совсем сдал, – произошло это очень быстро, – поседел, сгорбился, усох в теле, какая-то болезнь глодала его, но он никогда не говорил о ней, не жаловался; Петраков встретил его на «уазике» в аэропорту, привез домой.

Отцу понравилась квартира сына. Особенно понравилось то, что прямо под окном росли два лимонных дерева, густо обсыпанные яркими желтыми плодами.

– Надо же, и в магазин за лимонами не нужно ходить! – удивленно произнес он.

Отец, мудрый человек, прошедший две войны, а с ними все огни и воды, проживший жизнь, съевший каши столько, сколько не съел добрый десяток других людей, удивлялся очень простым вещам, которым здесь не удивлялись даже новорожденные.

– Это дикие лимоны, очень кислые, – сказал Петраков, – их тут почти не рвут. А мне они нравятся, если в чай кладешь, то сразу чувствуешь – это лимон.

– Такой кислый фрукт?

– Чистая кислота. Неразбавленная стопроцентная кислота. Но дух! Такого духа нет ни у одного культивированного лимона. Так что, батя, пользуйся, пока растут под окном.

Отец из-под руки оглядел горы, потом попросил у сына бинокль, осмотрел темнокудрые макушки и восхищенно поцокал языком:

– Там столько орехов! И все – грецкие?