Чрезвычайные обстоятельства

Трасса оказалась, не в пример прошлой ночи, оживленной – на дорогу все время выскакивали разные зверьки, поблескивали глазами, шарахались в сторону, либо устремлялись под колеса машины, из черноты на джип валились крупные, резво дергающие ногами кузнечики, схожие с саранчой, огромные ночные бабочки, вымахивали даже летучие мыши, но, совершив некий кудрявый кульбит – движения по рисунку своему были именно кудрявыми, округлыми, очень ловкими, – вновь исчезали в темноте.

Первый секретарь посольства шел на своей «субару» впереди, шел с хорошей скоростью – не менее ста тридцати километров в час. Петраков не отставал от него, держался, будто привязанный.

Рассвет нынешний, в отличие от вчерашнего дня, не показался Петракову затяжным – если вчера он постепенно набухал, светлел в ночи, будто квашня, в которую не доложили дрожжей – слишком малой оказалась порция для огромной посудины, просачивался, разжижая пространство, по малой толике, то сейчас «пучащего снадобья», как величал дрожжевую закваску Токарев, было в самый раз, – не успели докатить до столицы, как сделалось светло.

Крик птиц, населявших придорожные рощи, был так силен, что проникал даже в кабину грохочущего джипа.

Петраков глянул на свою старенькую, основательно потертую «сейку»: операция должна была начаться через полтора часа.

Именно через полтора часа несостоявшиеся разведчики должны будут покинуть территорию посольства. Пока они сидят там, за высокими стенами, под прикрытием российского флага, их никто не может тронуть – не имеет права даже подлезть под флаг, но как только выберутся – сразу становятся будто голенькие на снегу – со всех сторон видны, всяким ветрам подвластны, уязвимы, как никто. Если местные власти решат взять их у посольских ворот, за порогом, то возьмут, и никто этому не помешает, не способен будет помешать: не станет же посол своим пиджаком прикрывать провалившихся козлов.

Да и не по его ведомству они проходят, а – какой-нибудь частной фирмы, АО с длинным полуазиатским-полуевропейским названием или ИЧП с уставным капиталом, заявленным в тугриках…

Но как бы там ни было, карьера их на этом будет завершена. Засветились они мертво – тут уже ни папа – член ельцинского правительства, ни мама – приятельница госпожи Дьяченко, ни толстый, разлезающийся от банкнот кошелек не помогут, проколовшийся папин любимчик мигом попадает в международный шпионский каталог, а оттуда он уже никогда, ни по какому блату не выкарабкается.

Кем будут работать эти люди дома, в России – неважно, Петракову знать это вообще не хотелось, главное – вытащить их отсюда невредимыми, иначе не видать очередных звездочек на погонах – это в лучшем случае, а в худшем – сдерут те, что есть.

Петраков крутил руль джипа, стараясь идти за Сидоровым след в след и внутренне досадовал на то, что не перевелись еще полоротые сынки, как и не перевелись брыластые папы, готовые посылать на смерть кого угодно, но сами до крика, до беспамятства боящиеся пустоглазой: очень любит этот народ загребать жар чужими руками. Досада всегда рождает холод, и вот холод уже начал тихо растекаться по грудной клетке – он будто бы выполз из некой неосторожно проткнутой резиновой емкости и заставил нехорошо сжаться сердце, родил в голове недобрые мысли – Петраков, беззвучно выругавшись, поспешно изгнал из себя и холод, и странную неуверенность, которая вообще не должна появляться у людей его профессии, как не должны появляться и сомнения.

Желваки у него на щеках подпрыгнули, опустились и замерли – два железных мускулистых комка, туго обтянутых кожей…

Город не производил впечатление столицы – скорее был похож на большую, беспорядочно разбросанную деревню, совершенно не спланированную – ни архитекторы, ни местные власти, которым по долгу службы положено надзирать за всяким строительством, к этому не то чтобы руки, даже ноги не приложили, дома бессистемно расползлись по пространству, какой куда, но местные жители в своих переулках-закоулках разбирались прекрасно, они привыкли к ним. Дома были низкие, выжаренные лютым летним солнцем, – жара здесь летом достигает шестидесяти градусов, – одинакового серо-желткового цвета, словно тухлятина, присыпанная пылью, стены повторяли друг друга, будто их сработали на одном заводе, а вот крыши были разными, с богатым разбросом – черепичные и цинковые, железные, склепанные из раскроенных блестящих банок, в которых перевозят машинное масло и собранные из старых кусков шифера, щели в которых запечатаны глиной, залиты варом, из темных неровных досок и кусков дешевой жести, на поверхности которой, если ее не покрасить, на второй же день начинают проступать пятна разрушительной ржави.

Запутанность улиц могла сбить с толку кого угодно, в том числе Петракова, но она с таким же успехом могла сбить с толку и тех людей, которые будут его преследовать.