Что было бы, если бы смерть была

В каком виде это возможно, пока не знаю: ваш роман в моем романе (текст в тексте, матрёшка); думаю, всё решаемо.

Сложность в одном: мои тексты прозы – внешне не вполне традиционны и многомерны. на немедленное прочтение «массами» не рассчитаны. Разве что, если мы продолжим великую русскую цивилизацию (всё – не свалится в Апокалипсис), именно такие тексты могут оказаться востребованы.

Это называется: противостоять энтропии сложностью.

Думаю, мне надо подарить вам свою книгу, вы бы заглянули в неё и обдумали моё предложение.

Так мне работы где-то на полгода, объём выйдет 10–12 листов. с вами – будет больше и (надеюсь) лучше.

Сначала ответа не последовало. Впоследствии я узнал, что Евгения попросту не прочитала письма. Дел было много, и руки до переписки не доходили. Так что и книг моих никому дарить не понадобилось: кто их сейчас читает?

Только тот, кто помнит о будущем.

Я помнил о будущем. Помнил не только о видениях Перельмана, но и о своих полу-сновидениях. Впрочем, о моих сновидениях – чуть позже; вряд ли и до рая в этой истории дело дойдёт – особенно в свете дальнейших со-быти’й (и меня, и Евгении, и моей Родины); пока же я оказался настойчив.

Я привлёк к себе её внимание. Она ознакомилась с моим предложением. Мы (путём переписки) договорились, что тему совместной работы мы обсудим чуть позже, когда закончится учебный год (кажется, она, уже была официально в Санкт-Ленниграде трудоустроена).

Я стал готовить себя к необходимой гармонии взаимопонимания. Я читал её публикации. Делился ими в социальных сетях. Дивился определённому сходству нашего подхода к происходящему; но – особенно к подоплёке происходящего!

Даже если я лишь домысливал (за неё) – мне и этого было достаточно; осознание того, что «зло есть ничто иное, как умаление добра, доходящего до полного своего исчезновения» (Августин Аврелий), приводило меня к мысли, что Евгения поможет мне облечь в плоть со-быти’й сам процесс искушения православного русского человека.

Процесс, приведший к созданию культурологического феномена-гомункула: политического Украинца. Конечно, я был в моих устремлениях корыстен. Конечно, я понимал: в моей корысти тоже есть умаление добра.

Конечно, я удалялся от ви’дения рая.

То, что я собирался делать, уже принадлежало миру (и его Князю) – посредством моего осуждения людей. Однако и отрицало это власть (и её Князя) – благодаря моему пониманию моего же несовершенства: я не был последователен в осуждении; и в этом тоже лазейка тьмы.

Но у меня была лазейка света: мой Перельман, видевший во сне преисподнюю! Мне, видевшему во сне рай, стало возможно понять меня самого – через моё окружение: Перельман (из видения преисподней) – видел окруживший меня рай (и словно бы перевоплощался в его населянта).

Я (из видения рая) – видел окруживший меня ад и уповал даже не на «населившего» рай Перельмана, а на его начальные качества, делавшие его «приближением» к невинному человеку.

«Не произносите бесповоротных суждений». «Злом называется и то, что человек совершает, и то, что он терпит». (Августин Аврелий)

Это можно сказать о путях, ведущих к преисподней. Путь, ведущий к спасению – один: «Хочу познать Бога ии душу. – И ничего, кроме этого? – совершенно ничего.» (он же)

Согласитесь, последняя формула – это и есть Перельман завершённый, не нуждающийся в победах. Однако мой герой (в этой истории) – Николай Перельман, Перельман Победитель; как нам было не обойтись без ада? Ведь именно его мы и собираемся победить.

Вот и не обошлись.

Согласитесь, небо лучше всего наблюдать из ада. Обратной силы это соображение не имеет: в раю ада не существует.

Технологическая «ноосфера» сети (со всеми её ущербностями) – прекрасная коммуникация, создающая иллюзию расширения человеческих сознания и чувств; если информация существует, она – персонифицируется, становится квази-личностью, начинает претендовать на со-бытие.

Мне сообщили из воюющей Новороссии, что талантливая и образованная Евгения изначально являлась сторонницей Правого сектора (организации, запрещённой в России); более того, ей приписывалось высказывание, что только Верховный наш Главнокомандующий помешал им зачистить Донбасс от «русни».

Информация сомнений не вызывала. Какие со-бытия’ потом привели к тому, что предмет моей вполне прикладной «влюблённости» прервал значительную карьеру в столице нацистской Украины и оказался в Санкт-Ленинграде, где она стала заниматься тем, чем занимается, доподлинно неизвестны.

По версии Евгении, это вопрос русского языка. Очевидно, она не смогла без него обойтись: в этом случае даже поддержка ею Правого сектора не спасла от краха карьеры (там тоже шла борьба за кормовую базу, и язык оказался удобным орудием).

Своё состояние могу описать лишь словами того же русского языка (классической его части): «если ты видишь юношу, парящего над землёй, опусти его на землю» (цитата по памяти); ударился я больно.

Ни о какой совместной работе речи более и быть не могло.

Я не могу приводить тесты чужих писем. Тем более что ни о какой моей позиции «не забудем, не простим» и речи быть не может.