Что было бы, если бы смерть была

Этот суперстратум относится к элитному вторгающемуся населению, которое в конечном итоге перенимает язык коренных низших классов. Примером может служить Бургундцы и Франки во Франции, которые в конечном итоге отказались от своих германских диалектов в пользу других индоевропейских языков романской ветви, в процессе оказав глубокое влияние на местную речь.

А вот это уже совсем не мелочь. Такое вот насилие, привычная европейская колонизация. Решение своих проблем за чужой счёт и уверенность в своём превосходстве, оправдывающее такое решение.»

Или со-бытие’, соборность. Как это происходит? Языку ничего не навяжешь.

Я забыл (намеренно) помянуть другую мелочь. Происшествие с настольной лампой. Которая была-старой-старой, привезённой моей семьёй из Норильска лет тридцать назад. Лампа была в форме канделябра из трех (электрических) свечей. Долгие годы канделябр сей кочевал из квартиры в квартиру, пока не нашёл в Гаграх свой конец.

Приключилось электрическое замыкание. В проводе, который поизносился за годы. Продукт был хоть и советский, но не слишком приглядный: несколько аляповат. За долгие годы я много раз пользовался им. Помните: для отрока, в ночи глядящего эстампы… И вот провод у этого канделябра перегорел.

Электрический провод. Напомню, действие моих историй (о Николае Перельмане – Что было бы, если бы смерть была, и о Женском Голосе – В которых жизни больше, чем возможно) начиналось на проспекте Энергетиков в Санкт-Ленинграде; не то чтобы я имел в виду потоки различных энергий – скорей, божественные логосы Георгия Паламы, родоначальника исихазма (для профанов сродни мне: умного молчания).

К чему я? А к тому, что если логосы (отчасти) – как языки, то в ритме, слове, гармонии они могут находиться в со-бытии не только с чистым аскетом, подвижником веры, но и с аутентистом Перельманом: оный «изначальный» – приближался к аскезе не потому, что преодолевал свои страсти (например, как в одном их моих эпиграфов: подступающую старость) – оный «изначальный» не нуждался в страстях!

Тогда как я, например, в страстях нуждаюсь. То есть (в идеале) могу их победить и приблизиться к подвижничеству. Тогда как для Перельмана подвижничество – не более чем быт: здесь нет подвига.

Как видите, речь о материях весьма тонких. Таких, как советский электрический провод, перегоревший в постсоветской независимой (от постсоветской Грузии) Абхазии и испустивший вонь жжёного пластика (не скажу, что сходную с вонью сгоревшей плоти второго мая в Одессе) – во всяком случае, вонь эту я уловил и вовремя отключил древний канделябр.

Пожара – не произошло. Квартира, расположенная на улице Абазгаа дом 49 кор. 1 под номером 66 (одной цифири не хватило для символизма) – не сгорела. А ведь как искрил провод.

Мелочь, но я остался жив и мог мудрствовать о непостижимом: о божественных логосах, например, и о том, что только внутреннее делание вне языков – уравняет все языки, ни одного не умаляя.

А то ведь есть в лингвистике и такое понятие: субстрат.

«Субстрат (множественное число: субстраты) – это язык, на который влияет навязываемый язык, который способен или не способен в конечном итоге изменить субстрат, чтобы он стал новым языком.

Этот термин также используется для обозначения некоего обратного взаимодействия; т. е. влияние языка-субстрата на замещающий язык. Согласно некоторым классификациям, это один из трех основных типов лингвистической интерференции: субстратная интерференция отличается как от адстратной, предполагающей не замену языка, а, скорее, от взаимствования между языками равной «ценности», так и от надстратной, которая относится к влиянию социально доминирующий язык оказывает влияние на другой, отступающий язык, который в конечном итоге может быть понижен до статуса языка-субстрата.

В типичном случае интерференции подмены язык А занимает данную территорию, и другой язык Б приходит на ту же территорию (привезенный, например, с миграциями населения). Затем язык B начинает вытеснять язык A: носители языка A отказываются от своего собственного языка в пользу другого языка, как правило, потому, что они верят, что это поможет им достичь определенных целей в правительстве, на рабочем месте и в социальной среде.

Однако во время языкового сдвига отступающий язык А по-прежнему влияет на язык Б (например, посредством переноса заимствованных слов, географических названий или грамматических моделей из А в Б).»

Но к чему это я мудрствую? Мне (даже на берегу Русского мира) – не решить задач СВО. Более того, не решить даже так называемых мелочей: вопросов моего личного бытия. Жизнь как шагреневая кожа, сокращается не то что независимо от наших желаний, но в прямой связи с ними: чем больше желаний, тем меньше срок (пусть даже виртуально).

В старости начинают помнить о сроках бытия: старость, она же страсть.