Итак, читатель, ты (становясь на место Николая Перельмана) – почти избег
Так же (кем бы ни был) – всегда помни: имя твоё Николай Перельман (Герой – победитель и гений), и все эти твои «ощущения» – это всего лишь ощущения тела: синяк от побоев при допросе, что налился в скуле и под глазом, стремительный, словно херои Правого сектора, что услышали зов и сбежались в количестве трех человек: численно наращивая пустоту…
Вот так – наливаться и наворачивать…
Вот так оно (тело) – наращивает пласты на невидимую основу (душу): налепляя плоть слой за слоем; точно так же это происходило на берегу Русского мира с Женским Голосом: по пигмалионовски освобождая из пены морей (мирового хаоса) прекрасную Марию Назаре…
Но ведь мы (сей-час) – не со-творим прекрасное! Мы (сей-час) – следим, как на нить бытия нанизываются т. н. херои Украины (и сколь стремительно развитие со-бытия); и всё это краткое время (пока собирались херои), Роксолана смотрела, и глаза её начинали медленно маслиться!
Словно пламя свечки, несомое в ночь.
А в это время Николай Перельман (в рассказе
Может, именно он оберёг меня, когда перегорел электропровод привезённого из советского Норильска канделябра?
И всё это время Николай Перельман пред-стоял перед оценивающим взглядом той или иной ипостаси Великой Жены (предающей его на подвиг); что он думает в эти минуты роковые (представ перед Всеблагими)?
Мысли его оказались совсем просты, даже просто-ваты (ватник суть):
– Если я уйду в себя, хероям достанется кто-то другой, менее подготовленный к смерти, – сказал Николай Перельман прекрасной Роксолане.
Херои Правого сектора, меж тем, уже тянули к нему руки. А один из хероев, самый что ни на есть продвинутый в хероизме, с ходу принялся наносить удар кулаком.
В этот миг Перельман (добавляя необходимое к достаточному) – продолжал ощущать этот мир.
Этот мир (и этот, и тот, и даже другой) – наливался кровоподтеком на его скуле и тёк синевой к глазу. Точно так, как слова Перельмана – текли синевой и достигали слуха прекрасной Роксоланы, которая начинала их осмысливать.
И продолжала осмысливать.
И ещё, и ещё продолжала (изгибая пространства и времена)… Пока в конце-концов не сказала:
– Ты подготовлен к смети? Как интересно! Продемонстрируй, колорад.
Перельман молча кивнул. И стал
Тот, другой Перельман (в Санкт-Ленинграде, у монитора), и ещё один Перельман (в Санкт-Лениграде на кухне с початою ёмкостью водки) – вдруг обернулись рас-судительны: стали судить этот мир, причём – по сво-ему старшинству (сочинить и свою, и его волю – СВО), а не этого мира.
Перельма-на-кухне – протрезвел, отставил (или попросту оставил висящим в воздухе) стакан, а другой Перельман (у монитора) – перестал двигать стрелку курсора.
Мир для них стал константой, а не версиями себя.
Перельман-с-кухни прошёл сквозь стену в комнату, где находился Перельман-перед-монитором…
…А Перельман-на-Украине подумал о Перельмане-на-Невском, что вот только-только рас-стался (два-стался, три-стался и так далее) и занял свою бесконечность принятием всего лишь одного решения: зачем человеку женщина?
Этим решением – можно было занять всю бесконечность. Просто-напросто потому, что нет такого вопроса. Есть только ответ на него.
Потому демон-страция продолжилась: херой ударил Перельмана.
Херой – промахнулся: Перельман стоял как стоял. Подбежавшие херои (числом двое – более терпеливые, нежели ударивший) наложили на Перельмана руки и хотели бросить оземь, дабы дать волю своим ногам и забить Перельмана до смерти, и не вышло у них.
Перельман стоял как стоял. Ибо смерти всё ещё не было.