Что было бы, если бы смерть была

– Тебе не кажется, что «нынешний» главный редактор похож на петрониевского Трималхиона, а его сосед – на его любимца мальчика Креза («этот мальчишка, с гноящимися глазами и грязнейшими зубами, между тем повязал зеленой лентой брюхо черной суки, до неприличия толстой, и, положив на ложе половину каравая, пичкал её, хотя она и давилась.»)

– Кажется, – сказал невидимый всем (кроме Перельмана и, разумеется, меня) раб философа Ксанфа Эзоп.

Всё действительно – было весьма виртуально. Я не скажу, что у того Мальца (из первой части) грязные зубы и гноящиеся глаза: тот Малец был (в меру своей языческой развращённой просвещенности) очень даже не глуп.

Впрочем, я обещал: мы с Мальцом ещё пересечёмся (по Лобачевскому – в бесконечности): кого иного мне подобрать на роль Эрота? Согласитесь, если мы решаем: зачем человеку женщина – никак нам не обойти Эрота?

Перельман продолжил (давать):

– Все вы прекрасно знаете Машу Гессен, яростную лесби и чуть ли агентессу ЦРУ (что ещё более романтично) – сказал Перельман аудитории.

В ответ раздалось недоуменное молчание.

– Однажды я написал в сети, что мне её тексты кажутся любопытными, – продолжал Перельман…

Для Эзопа это звучало так:

«При виде этого Тримальхион вспомнил о Скилаке, «защитнике дома и семьи», и приказал его привести.

Тотчас же привели огромного пса на цепи; привратник пихнул его ногой, чтобы он лёг, и собака расположилась перед столом.

– Никто меня в доме больше, чем он, не любит, – сказал Трималхион, размахивая куском белого хлеба.

Мальчишка, рассердившись, что так сильно похвалили Скилака, спустил на землю свою суку и принялся науськивать её на пса. Скилак, по собачьему своему обыкновению, наполнил триклиний ужасающим лаем и едва не разорвал в клочки Жемчужину Креза. Но переполох не ограничился собачьей грызней…»)

Перельман (не во сне виртуальностей, а наяву) продолжал:

– Так я и написал в фейсбуке. Понятно, я и ведать не ведал (а ведал бы, так что?) о её добровольно и осознанно ампутированной груди (ни в коем случае не путать с добровольной кастрацией сектантов-скопцов)…

Для Эзопа это звучало так:

«Лягушки страдали оттого, что не было у них крепкой власти, и отправили они к Зевсу послов с просьбой дать им царя. Увидел Зевс, какие они неразумные, и бросил им в болото деревянный чурбан. Сперва лягушки испугались шума и попрятались в самую глубь болота; но чурбан был неподвижен, и вот понемногу они осмелели настолько, что и вскакивали на него, и сидели на нем.

Рассудив тогда, что ниже их достоинства иметь такого царя, они опять обратились к Зевсу и попросили переменить им правителя, потому что этот слишком уж ленив. Рассердился на них Зевс и послал им водяную змею, которая стала их хватать и пожирать.

Басня показывает, что правителей лучше иметь ленивых, чем беспокойных.»

– Приятно, что ты помнишь мою басню. – мог бы сказать Эзоп, но не сказал.

Ведь Перельман ничего не помнил, ибо попросту всё знал. А тот ритуал поминовения, что внешне казался чинен, был попросту пуст: это как на поминках смаковать трупное мясо усопшего… Но иного быть и не могло.

Цинично, вы скажете? Нет, это и есть само-сарказм (в котором сквозит отчаяние: почему я ничего не чувствую? Ведь и сам В. Л. Топоров – здесь, и если Перельман его на Невском – видит, отчего его никто не видит – здесь?

Быть может, потому что нет никакого-такого «здесь»; но – люди хотели как лучше…

Лучше бы они не хотели…

– Так вот, об отважной Марии Гессен, – продолжал Перельман, словно бы…

и – славно бы (в своей глупости) вышло, если бы сам Виктор Леонидович произнес то, что процитировал по памяти мой герой…

словно Сизиф под горой собрался-таки взволочь на её вершину неподъемную глыбину собственного округлого (но бугристого) мозга…

– Понятно, что ты помнишь мою басню, – подытожил Эзоп.

Само собой, что он подытоживал – ещё не-ска’занное, что всегда уступит несказа’нному.

– И вдруг прямиком в мои досужие размышления о предмете, коей мне практически неведом (под предметом – вещью едва одушевлённой – здесь понимается помянутая Гессен) вихрем врывается реплика Виктора Леонидовича: «Николай! Маша Гессен – поклонница женского порнографического кино»!

Разумеется, я всё понял и сказал:

– Я не знал. Спасибо.

Зал не-до-умённо слушал. Зал слушал не-по-имённо. Зал попросту – не понимал. Время тянулось попусту.

– Вот, собственно и всё: Виктор Леонидович умел формулировать реальность таким образом, что она становилась ясна, и никаких полутеней не оставалось…

Ибо реальность немного изменялась и становилась реальностью топорной.

реальностью рукотворной.

реальностью преображающей и смыслы приоткрывающей:

Перельман не стал говорить еще одного анекдота, имевшего место быть на странице некоего Игоря Караулова (как раз тогда в просвещенном обществе муссировались нарушения прав сексменьшинств, и помянутый Караулов неоднократно на эту тему высказывался…

И вот здесь (на помянутой странице помянутого Караулова) Перельман – первый раз высказал аксиому:

– А в Греции геев не было.