Что было бы, если бы смерть была

Ответом было молчание.

Время спустя ситуация повторилась:

– А в Греции геев не было.

И опять ответом молчание.

Тогда (третье время спустя) Перельман продолжал настаивать:

– А в Греции геев не было.

И тогда кто-то из просвещенных женщин (читателей карауловской страницы) не выдержал:

– Уважаемый Николай! В Греции геи были.

Перельман (с удовольствием) – промолчал. Просвещенной женщине ответил совсем другой человек:

– Он имеет в виду, что в Греции все были геи, и не было нужды в таком понятии.

– А-а…

– Здесь мне вспомнилась моя басня… – сказал Эзоп

Впрочем, он почти тотчас себя перебил:

– Точнее, мне вспомнились две басни.

Он имел в виду, что по моему (автора) разумению, Перельман (мой почти что вымышленный герой) должен был сказать о патриотизме усопшего, тем самым продолжив дискурс с Максимом Карловичем Канторм (да, я и об этом знаю).

– О чём эти басни? – сказал Перельман.

И Эзоп рассказал.

Ослы, измученные постоянными страданиями и невзгодами, отправили к Зевсу послов и просили у него избавления от трудов. Зевс, желая дать им понять, что это дело невозможное, сказал: тогда наступит перемена в их горькой судьбе, когда им удастся напрудить целую реку. А ослы подумали, что он и вправду это обещает; и вот до сих пор, где помочится один осел, туда сбегаются прудить и другие.

Басня показывает: кому что суждено, того не изменить.

Николай Перельман улыбнулся. Эзоп улыбнулся. Мироздание тоже улыбнулось. Реальности совместились. Прошлое могло бы стать будущим. но…

Но (замечу, что после речи Перельмана как-то одномоментно прошло очень много времени, и выступления завершились, и начался какой-никакой фуршет) – из облачка «фуршетирующих» вдруг выступила одна отдельная женщина (красивая, к слову сказать) и тоже подошла к Эзопу…

Сама она думала, что подошла к Перельману…

Она, разумеется, подошла ко всему сразу: версификации мира продолжились…

Впрочем, она продолжала думать…

– Странное дело, Николай, – сказала красивая женщина (не видевшая Эзопа). – Вы совсем ничего не сказали о патриотизме Виктора Леонидовича (ей тут же подумалось, что и другие «выступающие из облачка» ничего о патриотизме не сказали, но сие – тревожное – замечание она легко отмела), а сейчас (предположим, она имела в виду события на Украине и особенную – типично европеоидную и для меня нелепую – по этим событиям позицию Кантора Максима Карловича) это было бы весьма ко времени.

– Я сказал это всё самому Топорову и в присутствии Кантора.

Красивая женщина (имя её Полина – казалось, ничуть не созвучное Роксолане и Хельге) удивилась:

– Виктор Леонидович уже около года, как ушёл от нас, а с нынешним Максимом Кантором сложно говорить о патриотизме.

Перельман ответил банальностью:

– У Бога нет мёртвых, а с Кантором я говорил в виртуале: речь шла о частичности человеческих истин, то есть о «личной родине» человека, выделившего себя из человечности простым «я хочу быть таким» и «не хочу быть другим».

Эзоп (которого Полина не видела) проворчал:

– Всего-навсего: «хочу быть» и «не хочу не быть». Стоило ли из-за этого огород городить?

Перельман – «испугался». Хотя, конечно же, Перельман – не умеет пугаться, не его это, но несколько обеспокоиться – вполне. Поэтому – Перельман попросил:

– Не надо бы нам (сей-час) – демон-стрировать ей какую-нибудь басню, составляя её только лишь из присутствующих здесь и людей и со-бытий.

Не правда ли, само слово «со-бытие» погружает нас в со-блюдение бытия? И ни в коем случае не в доводящие до свального греха со-блудение или со-блуждание.

– Отчего?

– Они люди, а не животные.

Перельман – попросил. А мог бы этого и не делать. Зачем же басню – рассказывать, если она и так происходит – в реале?

А и не надо басню рассказывать: она сама происходит. Переступая богами, как переступают ногами. Но именно я (если придётся) – из само-любия и для слепых и глухих хороших людей её повторяю.

С этим трудно было не согласиться…

Но Перельман – не согласился.

– Так что бы вы могли сказать о патриотизме Виктора Леонидовича? – настаивала Полина (настаивала она только здесь, в реальности Перельмана; в настоящей реальности она была прекраснодушна и нынешнему Перельману – демон-стратору реальностей – бесполезна).

Эзопа она уверенно не видела.

– Хорошо, – сказал Перельман, только-только перенесенный из застенков украинских свидомитов.

– Нет, погодите, – воскликнул Эзоп. – Сначала басня. Или, может, рассказать ей про десять яблок, которые просила у меня жена Ксанфа?

Полина (по прежнему) – не видела Эзопа. Впрочем, настоящих пространства и времени она тоже не видела, поэтому все эти разговоры (впадины и загогулины реальности) ничуть её не тревожили, для неё всё стояло на месте.

– Нет, – сказал Перельман.

– Да, – сказал Эзоп.

И рассказал-таки басню:

Обезьяны, говорят, рождают двух детенышей, и одного из них любят и бережно выхаживают, а другого ненавидят и не заботятся о нем. Но некий божественный рок устраивает так, что детеныш, которого холят, погибает, а который неухожен, остается жив.

Басня показывает, что всякой заботы сильнее рок.