Что было бы, если бы смерть была

– «У юности нет возраста» – подумала бы (возразила бы: похоть не только юности, – если бы слышала его мысли) геологиня, но (опять) – словами Пикассо: этот мир сносок и цитат, толкований на полях мироздания (ad marginem) был ей привычен, а он его ещё не ведал…

«Не позволяйте общественному мнению диктовать вам, что вы можете, а чего нет, только из-за вашего возраста. В большинстве случаев возраст находится лишь у вас в мозгу.»

Он (невежественный юнец) – не верил; «а чтобы сделать, надо верить». (Пабло Пикассо); разве что – я бы добавил к великому знанию великого живописца своё малое словесное дополнение: наш возраст – его всем нам продают!

Продают (но и мы продаём) – на том торжище (и хорошо, если – на Сорочинской ярмарке Великой Русской Словесности), где каждый старается всучить первому встречному свою скоморошью маску с грубо и примитивно нарисованными образованием и воспитанием глазками…

Что поделаешь, все мы жертвы губительного для нашей страны ег (ограничивающего наше многомерие); речь о настоящем…

Разумеется, речь об истине.

И вновь словесное дополнение (лишь отчасти моё – в истолковании): что есть истина? Она в том, что у всякого человека болит голова, и он малодушно помышляет о смерти.

Итак, речь о настоящем: потом, после его решения праздновать с нею Новый год, они какое-то время неловко поулыбались друг другу, поговорили какие-то слова, кое-как повозились с одеждой друг друга и таки переспали: и всё это – почти не целуясь… То есть – почти не губы в губы!

И всё это не было прекрасно, но было утолением плоти, то есть тупой похотью.

Здесь мне вспомнился Малец-Эрот из самой первой части всей этой истории. Помнится, он даже разговоры разговаривал с Перельманом, выступая в роли своеобразного хора в древнегреческой трагедии: привнося пояснения своего изысканного язычества… Которое (в конечном счёте) свелось к другом (гнилозубому) Мальцу из петрониевского описания пира.

Кажется, тот Малец (будучи рабом) – пытался напихать в рот еды перекормленной суке, любимице своего хозяина, безразмерно разбогатевшего вольноотпущенника. Впрочем – не помню внешности, забавна лишь лествица смыслов: рабы, вольноотпущенники, перекормленная сука.

Этот гнилозубый Малец-Эрот – сыграл-таки с моим героем в свою игру: истина прежде всего в том, что головы у всех болят – по своему; любовь же человеческая есть (отчасти) житейское утоление плоти, которую утолить – следует, но – в меру; вот да-ле-е…

А (да-ле-е) – что есть мера? Не в том ли, насколько малодушно ты помышляешь о смерти? Но голова сейчас пройдёт, тучи рассеются, и не плохо было бы прогуляться…

Даже ежели делать прогулку не внутри себя (в своём одиночестве и молчании), но – вместе с моими ангелом и полубогиней! Тем более, что мне в голову пришли две-три мысли: я думаю, они могут тебя, читатель, заинтересовать.

Не будем никого порицать. Тем более себя. На самом деле у неё была похоть – отдавать: ведь у неё было никому не нужное богатство неких тонких знаний.

То, что эта похоть (отдавать свою тонкость) переплелась с похотью (брать услады от плоти) – нет ничего необычного: оправдать себя можно по разному; мало кто умеет не оправдываться, а изменяться.

Я забыл сказать, что звали геологиню-полубогиню Маргарита, как булгаковскую героиню; признаюсь, что вела она его на новогоднюю прогулку – не как наваррская королева, а скорее как «иностранный консультант»: говорила слова, недоступные ни Берлиозу, ни Лиходееву.

Более того, в роли такого псевдо-учителя она могла бы обнадёжиться, что все её сверхзнания и сверхчувствования (а именно: всё эти ремарки, все эти сноски, делающие плоский мир реалиста хоть и объёмным и почти вечным, но – виртуальным и даже версифицируемым), заронят в юном невежественном любовнике чувство Предназначения Высокому.

Свою усладу она не то чтобы полагала малой платой за обучения (согласитесь, как и пациент врачу – ученик обязан платить обучающему); усладу она полагала предметом дружбы… Другое дело её свежеиспечённый любовник! Там была просто прихоть и глупость. Брать у неё её знания – он был не готов.

А вот то, что у неё была её похоть – отдавать: это хорошо, что она была.

У многих из нас – даже этой похоти не было: эти «многое» – не знали, чего хотели, и были в своём невежестве слабы. Нас же (вот зачем я всё это рассказываю) интересует в невежестве – сила.

Которая сила (может даже) – противостать обречённости. Что до погибельности такого поведения моего «будущего» Николая Перельмана, лучше чем в нижеследующем тексте об этом и не скажешь:

Друзьям детства