Что другие думают во мне

Я люблю тебя. Больше, чем твоего отца, больше, чем себя. Само слово «любовь» меркнет по сравнению с этим чувством, но приходится использовать его просто потому, что не придумали другого, достаточно сильного слова. Ты поймешь, когда у тебя самого будут дети. Ты думаешь, что понял, что такое любовь, страх и преданность, а потом появляется крикливое и требовательное создание, и ты открываешь новые континенты чувств, о существовании которых даже не подозревал. Ты понимаешь, что все это время жил в Старом Свете, и только сейчас, когда смотришь в бинокль, стоя на краю новой жизни, обнаруживаешь, что за горизонтом есть еще тысячи и тысячи километров чувств и ощущений, которые ты даже представить себе не мог, и то, что ты раньше называл любовью, – это лишь нелепое подобие того, что ты называешь любовью теперь.

Ты застал только тот период моей жизни, когда я не вполне была похожа сама на себя. Все, кто знал меня за год или два до твоего появления, не узнали бы во мне нынешней меня прошлую. Прошлая была выдающаяся спортсменка, очень неплохая танцовщица, большая любительница пофлиртовать. Я постоянно была окружена людьми, обожала сцену: любительские спектакли, импровизация, мероприятия. Я бегала по десять километров три раза в неделю. Когда я сделалась читательницей мыслей, насквозь проницаемой, не имеющей возможности быть с людьми, это было ужасно. С людьми я теряла себя, в одиночестве тоже теряла себя, но иначе.

Твой отец надеялся спасти меня. Он думал, что если просто будет любить меня достаточно сильно, то и я тоже снова смогу себя полюбить. Поначалу у него неплохо получалось. Но чувства – это не монолитные огромные скалы. Это мозаика, затейливые ковры, сотканные из тончайших нитей, и нельзя полностью властвовать над ними, над тем, что он транслировал и что я воспринимала. Все время возникали небольшие помехи, непослушные лишние мысли, не значащие ничего, но разбухавшие во мне и превращающиеся в огромные валуны на дороге. Мы слышим мысли, но не понимаем, когда они – главная дорога, а когда – съезд на пыльную тропинку. До меня постоянно доносились обрывки мыслей, в которых были сомнения, злоба, разочарование, тоска по прошлому и все прочее, что люди игнорируют в обычной семейной жизни, потому что это несущественный мусор, не более чем крошки, – и все время, пока я их слышала, у наших отношений не было шанса.

Ты спас меня. Не только потому, что тебя я не слышала. Ты позволил мне найти себя в мире. Если раньше я ходила и думала, что́ во мне сейчас мое, а что́ – эхо внешнего мира, то вдруг я поняла: мысли о тебе – мои, то, что я делаю ради тебя, – мое. Ты превратил меня в стрелу, в пулю, в лазерный луч. Я могла ехать с тобой по улице, вести тебя за руку, даже пойти на рынок продавать украшения и знать, что все, что я делаю, – это ради тебя, а остальное – лишь чужие мысли.

Но при этом мне пришлось потерять еще немного прежней себя. Я сделала это добровольно, с радостью, с болью и слезами. И я бы хотела, чтобы ты понял обо мне две вещи.

Первая: я не злюсь, и я рада, что пошла по тому пути, по которому пошла, потому что на этом пути был ты.

И вторая: если ты хочешь спастись, понять себя, ты должен найти того, кто превратит тебя в пулю, в стрелу. Найти того, кто будет привязан к твоему сердцу, как никто другой. Это первый шаг к тому, чтобы найти себя. В тебе живет чувство, которого ни у кого другого в мире нет. Из этой точки ты сможешь начать.

Я также прекрасно помню, когда в последний раз видел отца. Мамы уже не было на свете несколько лет, и он решил уехать. В коротком телефонном разговоре мы договорились встретиться поздно вечером, и я ждал его за столиком для пикников на окраине парковки в роще недалеко от Иерусалима. Ночь спустилась, вокруг не было ни души, и тут я почувствовал его, его опасения, они усиливались и приближались вместе с его машиной на дороге. Я удивился, потому что был уверен, что он и на этот раз явится пьяный, но он пришел безо всякой защиты.

Годами ранее, по детской глупости, я думал, что горький пьяница – это и есть мой настоящий отец, а сдержанный голос в телефонной трубке – притворщик, кто-то, кто пытается изображать стоика, который совершенно не умеет общаться с людьми. Только когда я вырос, я понял: человек на другом конце провода с трудом извлекал из себя слова, потому что за долгие годы привык не говорить, а действовать – обниматься, танцевать, заменять лампочку, строить забор, за него говорили его жесты, движения, поступки. Человек, который приходил по ночам домой, топил себя в алкоголе ради меня, ради того, чтобы не беспокоить меня чувствами, чтобы быть как можно более блеклым и позволить мне быть собой. Он знал о моей способности – может, даже ушел из дома из-за нее. Напиться было единственным, по его мнению, способом быть со мной настоящим, не транслируя мне свои мысли. Он поступал так ради шанса, одного из тысячи, что я приду к нему, буду кричать, – может, обниму или рассмеюсь, и он поймет, что я сделал это сам, что я подбежал к нему не из-за его тоски, а по своей воле.