Что нам делать с Роланом Бартом? Материалы международной конференции, Санкт-Петербург, декабрь 2015 года

Возможно, сегодня нам легче уловить эту неактуальность Текста. Прежде всего мне хотелось бы упомянуть двух современных критиков, которые довольно близко подходят к этому, хотя и не вполне принимают меланхолическую позицию Барта. Прежде всего, это Венсан Кауфман, который в книге «Во всем виноват Малларме» (2011) пытается подвести исторические итоги литературной теории эпохи постструктурализма, запевая тем самым ей отходную молитву. В заключении своей работы Кауфман сближает утопию Текста с «всемирной паутиной», которая является ее дистопической реализацией. Сближение Текста и гипертекста само по себе не удивительно – и даже напрашивается, если учесть, что термин «гипертекст» возник в 1965 году в устах Теда Нельсона, то есть в то же время, что и «интертекст» Юлии Кристевой, а также что первые интеллектуалы, позднее работавшие над гипертекстом, такие как Джей Болтер и Джордж Лэндоу[254], делали это, эксплицитно ссылаясь, в частности, на бартовскую теорию Текста. Интересно другое: Кауфман говорит о «всемирной паутине», чтобы показать тупик литературной теории. Теоретический момент литературных штудий понимается у него как парадоксальное сопротивление утрате престижа и авторитета литературы – парадоксальное, потому что, по его мысли, ускоряющее то, что стремилось остановить. Предчувствуя утрату писательской ауры, когда авторитет писателя будет зависеть не столько от его книг, сколько от его присутствия в средствах массовой информации, а также постепенную трансформацию читателя в зрителя, деятели этой теории в тайном отчаянии стали сакрализовать автономию литературного факта. Они сами же объявили о смерти автора. Сами стали проповедовать нечитаемость текстов. Тем самым, в сущности, они предсказали такую современность, когда литература вместе с ее авторами и читателями растворится в гипертексте: «Тотальная книга, какой ее представляли на протяжении почти двух столетий, создаваемая всеми для всех, краеугольный камень нового сообщества или даже нового общества, сегодня приняла форму бесконечной словесной пыли, производимой всеми и чем дальше, тем больше ни для кого»[255]. Таким образом, литературная утопия реализовалась в разочаровывающей форме, в форме не-сообщества без всякой литературы. Тем самым Кауфман рисует нам в мрачном свете наследие этой поэтики, наследие в значительной степени бартовское.