Что-нибудь такое

Я решила спасаться бегством, потому что такая молчащая огромная голова не простила бы мне белого мокрого сиденья.

Подло захлопнула дверцу и с чрезмерно честным лицом пошла к подъезду. Но тут же развернулась и пошла к машине.

Потому что вдруг резко ощутила, что сейчас мне выстрелят в спину, как в гангстерском фильме, где героя везут такие молчащие неподвижные головы.

Я постучала в стекло, он опустил окно, не поворачивая шеи, и я ему сказала: «Там я что-то разлила. Имейте в виду. Простите».

«Хорошо», – сказал череп, поднял стекло и медленно стал двигаться.

Эта медленность мне не понравилась, и я шла от страха слишком спокойно и с прямой вспотевшей спиной.

Утром я обнаружила, что из кармана пальто исчезли мои любимые черные очки, которые стоили три копейки, но которые я очень любила. «За все надо платить», – подумала я.

Испачкала черепу сиденье сметаной – любимые очки потеряла.

И это самый безобидный пример, поверьте.

А сегодня мне позвонили из таксопарка и сказали:

– Наш водитель нашел в салоне темные очки. Ваши?

– Мои! – не поверила я своим ушам. – А где они? Куда подъехать?

– Не волнуйтесь, водитель этой машины в вашем районе будет через час, завезет. Номер квартиры скажите.

Номер квартиры! С ума сойти. Не убивать ли меня он придет под предлогом черных очков?

– Не волнуйся, мама, таким предлог не нужен, – успокоил сын.

Тут раздался звонок в дверь. Моя голова, та самая, бритая, огромная и молчащая, молча протянула мне очки и отказалась брать за это деньги.

Как ужасен этот мир.

И еще этот ветер

Почему меня так тянет в северные древнерусские города? Может быть, я древнерусская?

Но почему тогда чувствую себя армянкой в Армении? Грузинкой в Грузии? Латиноамериканкой с ними? Итальянкой с итальянцами…

В Израиле горло перехватывает от иврита, потому что у моих праотцов все было на века, и я это помню. Это в крови.

Но русский север тянет и тянет. И я срываюсь вдруг в его несуетность, замерзшие величественные реки у стен кремля, в его тишину, приветливость и простодушие людей, в их небогатство, в их печаль…

Как же печальны лица, обдуваемые северными российскими ветрами!

Не понурые, не угрюмые, не злые, а печальные.

Русские лица вообще печальны, и как будто не имеют сил или не хотят что-то выдавливать на лицо, что-то приятное для всех… И даже если закончатся причины для печали, наступит благоденствие, решатся все проблемы, русский человек будет задумчив и печален. Должен же быть на Земле хотя бы один такой народ. У которого что внутри, то и на лице, потому что слезы внутри у всех народов, даже танцующих румбу.

А когда выходишь из Новгородского кремля к реке Волхов, к мосту через нее, такая зимним днем панорама открывается, аж не вдохнуть…

И это еще стены кремля не подсвечены, еще день, и на мосту стоят, переминаются продавцы местных сувениров, всякие мелочи у них симпатичные, они мерзнут, руки красные, как от ожога, этими руками достают тебе какую-нибудь стопку с видом Новгорода, шесть стопочек в упаковке хлипкой, потому что ничего не купить у них, стоящих на зимнем мосту, и ветер с реки, – это совсем совести не иметь.

Но больше всего они любят разговаривать, время быстрее идет, не так холодно, направо и налево вдоль стен кремля розовеет снег и голубеет, или это голубые глаза жителей этого города отражаются в нем.

Спокойные, приветливые, медленные, детские какие-то лица и люди.

Потом через мост идешь, и река еще замерзшая, проголодаешься, но уже знаешь, что через мост, еще немного, потом вниз и налево… И там есть теплое такое место, где сразу пряники новгородские лежат и иван-чай в пакетиках красивых, и не удержаться, хотя везде этот иван-чай купить можно, хоть в Монголии, наверное, и пряники тоже, но только эти кажутся настоящими, голубоглазыми, чистыми, приветливыми, древними, вкусными и без обмана. И покупаешь всем друзьям. А они потом говорят спасибо, но добавляют скучно: да у нас навалом всего этого. Но радость ты уже испытала, это главное. Эгоистка.

А в другом зале садишься за столик и замерзшими губами просишь принести горячую финскую уху в горшочке. Там куски рыбы, сливки, горячо, обжигаешься, травки всякие… Рыбки, да.

А потом посидишь еще, погреешься – и в гостиницу. По дороге еще сувениров купишь, не удержаться, чайничек без дна, а внутри колокольчик, в руке помотаешь его – и как будто барин слугу зовет. Или последний звонок как будто в школе. Колокольчик такой симпатичный.

Вот стоит у меня. Посмотрела вдруг и вспомнила. И написала.

Айгуль

Сейчас я тоже чего-то жду, но не каждый день. А тогда – каждый.

Тогда я ждала почтальона, выглядывала ее с балкона начиная с полудня.

Айгуль была маленькая казашка с короткими жесткими волосами, кривыми ногами, быстрая, подросток сорока лет. Таскала тяжелее себя сумку и еще в руке пачку писем, большую. Как только не теряла, наверное, все инструкции нарушала, но все доносила, всем. Я ее только издалека увижу, уже сердце оживает.

Потом ключ все не слушался, маленький совсем, в скважину не попадал.

Потом как в лотерее – будет письмо или нет. Или письма, несколько.