Что-нибудь такое

Зару Григорьевну, Зару, Зарочку, вечно опаздывающую на лекции, совсем непрактичную, авоська всегда в руках, а там банка с огурцами, продукты, трое пацанов дома… Трое лотманят. Уже тогда седовласая, без грамма краски, красавица. Когда умерла, Лотман повторял: «Хочу к ней». Недолго она ждала… Встретились.

Привези мне мальчиков, физиков-теоретиков, как с ними интересно и весело было, вот это привези. Тарту их приютил, большинство из Украины, там евреям не поступить было. Не принимали. И не только там.

Один из них, Левка Кофман, умер уже, в Канаде в обсерватории работал, кажется, возглавлял… Левку уже не привезешь, сынок.

Привези снежных мух вокруг утренних сумеречных предрассветных фонарей, зима, еще спим, но уже бежим на лекцию, тихо, город маленький, Тарту, Дерпт, Юрьев… Только бой часов иногда. Будит.

Кафешки привези, бутерброды с килькой, вечера в общаге, когда столько хохота за столом скудным, что насыщаешься им лучше, чем свининой запеченной.

И курилку в холле на этаже привези, где за ночь готовились к экзамену, вслух по очереди читали конспекты.

А главное – меня привези. Молодую, здоровую, пугливую, стеснительную, неуверенную, еще очень здоровую.

Вот это все привези. А остальное у меня есть.

Здравствуй, солнце, быстрее бы зима

Сегодня я встретила Аню.

Аня когда-то училась с нами на психфаке, мы ее называли «Здравствуй, солнце!», потому что она входила в аудиторию, длинная везде, устремленная телом вверх, тонкая, с шеей жирафа и головкой змеи. Головка на фоне ее длинных тонких ног, длинной талии, длинной, вытянутой вверх шеи, и правда была змеиная, маленькая, с гладко зачесанными назад каштановыми волосами.

Аня все время улыбалась вздернутой губой, постоянная вздернутость верхней губы обнажала хорошие мелкие зубы, но было в этом что-то болезненное. То ли вправду улыбается все время этой прекрасной жизни, то ли невротическое что-то.

И вот Аня каждый раз входила в аудиторию, подходила к осеннему окну, за которым хмуро бродили тучи, сыпало какое-то ноябрьское месиво с неба, а Нева была свинцовой… Подходила к окну и громко произносила: «Здравствуй, солнце!» То есть узнаю тебя, жизнь, принимаю. И приветствую вздернутой губкой, обнажающей белые зубки.

Где она там видела каждый день солнце, никто не понимал. Точно так же Аня могла подходить к окну и восклицать: «Здравствуй, Ниагарский водопад!» Или «Здравствуй, экватор!»

Мы, конечно, мысленно крутили пальцем у виска, Аня же сидела всегда отдельно, особняком, стройная, длинная, отдельная. Ей было все равно, чем мы там мысленно крутим. На преподавателей она смотрела так, как будто что-то знала о них только она одна, от чего они немного сжимались и старались не смотреть в ее отдельную сторону.

В лютые морозы Аня ходила всегда без шапки, быстро и легко двигалась, никого не ждала, ни с кем особо не общалась, только с солнцем. Здравствуй, солнце! Как ее змеиная головка не превращается в лед или не слетает с плеч от ледяного ветра, мы не понимали.

Вы ничего не понимаете, говорила одна из нас. Для нее же везде солнце! Ей тепло. И двигается вон как быстро. То ли от холода, то ли от солнца, которое у нее внутри и которое, наверное, и держит ее губу вздернутой в постоянной улыбке.

Прошло много лет. Сегодня я встретила Аню и сразу узнала. Она мало изменилась, только много лучей у глаз появилось. И каштановые волосы стали белыми.

На глазах черные очки, день был ярко-солнечный. Она меня долго вспоминала, потом вспомнила, сняла очки и вздернутой губой, теперь точно стало понятно, что это губа такая, а не улыбка, тогда, может быть, и улыбка была, а сегодня только губа осталась от той улыбки…

И губой своей незабываемой произнесла: «Терпеть не могу лето и солнце. Быстрее бы зима».

Сванская шапочка

В двадцать лет я купила драповое длинное пальто зеленого бутылочного цвета. Тогда у меня были яркие зелено-серые глаза, все было тогда ярким, или казалось. Пальто притягивало к себе всякие ворсинки, но я его все равно любила. Недавно нашла фото, где я в Таллине (еще с одним «н»), на Вышгороде, с подругами, в этом пальто и черной маленькой беретке, и вспомнила…

Вспомнила себя в этом пальто, идущей по дороге к морю в Пицунде.

Я каждый день приезжала туда из абхазской деревни, где остановилась у мужа с женой и их рыжей дочки Мананы. Муж и жена кормили меня мамалыгой и зеленью, а потом я ехала в Пицунду.

Там играла всегда музыка, приезжала я только зимой, жару не любила, и мертвый сезон был моим любимым. Тихо, музыка, никаких потных тел кругом, неспешный бармен Армен варит кофе в турке. Кофе по-турецки.

Медленно водит дно турки по горячему песку, глаза остановились, время тоже, а куда спешить.

Море под цвет пальто, мне двадцать лет, Армену чуть больше, музыка. Амада ми аморе миа а-а-а…

Потом я высматривала катер Жорика Парцвания, он любил прогуливать туристов на своем катере, был небольшой, в сванской шапке, смешливый, научный работник, между прочим… Но любил катер. Так мечтал стать всю жизнь дальнобойщиком один знакомый бизнесмен. Но не стал.