Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

Все уже успели порядком опьянеть. Он вспомнил, что в какой-то момент мимо них пробежала светловолосая девушка совершенно без одежды. Света изловила её и завела к себе в комнату, оттуда девица вышла разрисованная с ног до головы ветвлениями кровеносных сосудов, на которых росли листья, а на животе и рядом с сердцем поблёскивали изображения лун Крэчич. Что-то инфернальное сквозило в том, как она, оступаясь, прошла по коридору, пересекла зал, освещённая синими лампами со всех сторон, и плавно изогнулась под звуки марьина шара, как подающий знаки мим.

Вспомнил он и то, как Света, подуставшая, откинулась на диване, и алый свет заставил её прикрыть глаза. Вокруг мелькали пятна шляп, костюмов и женских платьев, звенели оклики, стучали шаги, а Света тихим голосом тянула:

— Знаешь, мне иногда снится, как что-то массивное пытается придавить меня к земле. Какая-то грубая тяжесть намного сильней меня, и сопротивляться бессмысленно. Я пытаюсь взлететь вверх на всём, что попадётся, — на крыльях, на ковре, на ветке дерева. Смешно, правда? Но чаще приходится взлетать просто так. Иногда у меня вообще нет тела, но я вижу мерзкое существо, и оно силой заталкивает меня в мою же собственную физическую оболочку. Очень неприятно. Тело становится неповоротливым, мышцы отвратительно тяжелеют, напрягаются и сковывают собственные движения. Но, знаешь, иногда мне кажется, есть что-то противоположное, иначе почему во всех снах я освобождаюсь и лечу?

Ещё там играла музыка — удары румпы и звонока в жёстком ритме, а между ними длинные-длинные паузы. Света качалась в такт, а вместе с ней раскачивалось её платье, — чёрное, перехваченное простым поясом, — и ленты в волосах покачивались — одна зелёная, другая жёлтая. Андрей в стороне наблюдал, как замирают фигуры танцующих, подобные шаманам в доисторических джунглях. Ритм ускорялся, Света крутилась всё быстрее, выбрасывала руки вверх спиральными движениями и сама вверх подавалась, будто хотела взлететь, переполненная алой силой, вырванной лучом из лампад и жгущей её волосы. Кто-то пел знакомое: «Что было — обратится прахом, взмывает ввысь летающий шатёр, и пламя перемен незримым махом спаляет миг, стирает лица и расставаньями встречает». Нарастал хаос движений. Руки, ладони, пальцы закрывали невидящие глаза, рвались вверх-вниз вертящимися узорами розеток, разбивали свет в стёкла калейдоскопа. Вдруг — резкое падение ритма. Так птица, взлетев над вершинами деревьев, раскидывает крылья и парит. Так неспешно летают семена и пух, а ещё пыль и пепел. Всё задумчивей арфа, печальней мелодии марьина шара, и слова вновь и вновь приходят с тяжёлой настойчивостью. Ритмы повторялись один за другим, с самого начала, быстрей и быстрей сменяли друг друга в сужающемся кольце, пока не слились в одно, и последняя фраза не обрушилась затишьем, — таким предчувствием прощания обрушилась, что после он все прощания мерил этой тишиной.

Глава 4. Серая лынь

Андрей перелистывал страницы альбома, в котором делал наброски будущих скульптур. Края листов запечатлели его вездесущую привычку в задумчивости рисовать серую лынь6. Он раньше не представлял, как прочно в нём засели размышления об этой траве, вернее о том, что он с ней связывал. Выходит, всё это время её стебли исподволь прорастали в его мыслях. «Но с какой целью?» — Андрей вглядывался в небрежные каракули. «Что вы подсказываете мне, куда вы пытаетесь меня привести? Я гадал над вашей тайной ещё тогда, восемь лет назад. Я корпел над ней все предыдущие дни, когда строчил письма в Керавию, но никто из знакомых не смог мне подсказать. Может, сейчас вы заговорите со мной? Я ведь даже сделал скульптуру в виде серой лыни. Травинку увеличил до половины себя и придал твёрдость, лишь бы разгадать. Со мной такое творилось — удивительно, как её, серолицую, тогда не вылепил», — размышлял он, глядя на оживающую статую.

Как сейчас ему вспомнился день чуть больше восьми лет назад, казавшийся поначалу в точности таким же, как и остальные до него — стылым, квёлым и бесцветным, точно застиранная ткань. Стрелу радовала лишь пасмурная погода. Яркий дневной свет стал для него невыносим, так же, как и громкая диссонирующая музыка, — и то, и другое ужасно било по мозгам. Наконец-то стемнело, зажглись фонари, и безрадостный день перетёк в раздражающий вечер. Андрей с двумя спутниками шёл по мокрым улицам, и рты у его приятелей не закрывались.

— Э, Матвей, точно никого не будет? — придерживая капюшон, лениво поинтересовался Сашка. Это он так, потрепаться хотел, вряд ли его пугала перспектива быть пойманным. Его вообще мало что пугало.

— Да спокойно, всё путём. На дежурстве только я и Птаха. Он со мной договорился, будет дома сидеть.

Матвей Тёмный шёл впереди всех. Вёл Андрея и Сашку в свои владения, то есть в морг Глешиновой больницы, где работал санитаром — деятельность, идеально подходящая человеку с его наклонностями. Стрела немного повеселел, найдя здесь толику злой иронии.

— Давайте быстрее, не то промокнем окончательно, — подгонял Матвей.