Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

И дело не в том, что они могли промокнуть, а в том, что ему не терпелось показать им что-то, вернее, кого-то. Кого-то мёртвого, разумеется. Днём раньше он, так же насквозь мокрый, в той же мятой куртке с капюшоном, в тех же ботинках ворвался в общежитие в комнату Стрелы — хвала Свиатлу, его сосед давно съехал, и в комнате не оказалось никого, кроме Андрея с Сашкой, — и с порога заорал про то, что в больнице кто-то там умер. С выпученными глазами кричал, что они обязательно должны это видеть, до Андрея так и не дошло — почему. В общем, он, Матвей, уже все устроил. Как он сказал — ещё несколько суток дамочка точно останется в морге, поскольку чем-то заинтересовала местное медицинское сообщество. Благо, родственники её пока не забрали, но особенно расслабляться не следовало — неизвестно, сколько это могло продолжаться, надо было пользоваться моментом. Второму санитару Птахе Матвей сразу предложил отдохнуть дома, на что тот с радостью согласился. Теперь за Тёмным оставалось протащить всех в морг.

Внутри у Андрея вяло дернулся страх и тут же растворился, как дождевая капля в озере. Даже не страх, а так, тень беспокойства при мысли о том, что они собирались сделать. Ничего плохого, на самом деле. В прежние времена, когда вскрытия трупов были запрещены законом, не один врач, художник и скульптор поплатились за это занятие. Ничего нового они не придумали. Просто если бы кто-то раньше сказал Стреле, что он не по необходимости, а исключительно ради интереса посреди ночи потащится в морг с двумя, если так можно выразиться, друзьями по интересам, чтобы сделать зарисовки с мёртвого тела, он бы, наверное, его избил. А сейчас он думал — не всё ли равно?

Что-то происходило с ним постепенно, но неуклонно. Его всё меньше стало интересовать то, что другие считали радостями жизни. Без всякой причины окружающее окрасилось для него в серые тона. Андрей просыпался по утрам с пеленой в голове, ужасно бессильным, неприкаянным и злым, и первым же делом натыкался на зеркало, из которого ухмылялась его собственная презрительная мина. Ему хотелось то ли разрушить стены, то ли оказаться где-нибудь, где не ступала нога счастливых идиотов. Изнутри поселилось отвратительно ноющее ощущение. Выслушивать людей стало настоящей пыткой. Иногда он буквально изнывал от желания заткнуть уши. Их интересы, представлявшиеся теперь мелочными, бескрылыми и лишёнными вкуса, перестали вызывать у Стрелы хотя бы жалкое подобие отклика. Он стал избегать привычного общества. Он пропускал занятия, мало занимался скульптурам и сутки просиживал в комнате либо ходил по городу один.

Его круг знакомств пополнился вереницей посетителей городских таверн — всей этой сворой прожигателей жизни, вороватых бездельников и шулеров. Несмотря на всю нелюбовь к разговорам, его тянуло в затхлые подвалы, куда подобные типы загоняли себя, инстинктивно спасаясь от дневного света. Там он напивался, порой до отупелого ступора, в котором становилось немного легче, пялился в закоптелые зеркала и полнокровные рожи посетителей. По временам какая-нибудь из рож узнавала его и вовлекала в беседу, обыкновенно происходившую за игрой на деньги.

Спустя годы Стрела утешал себя тем, что проиграл приблизительно столько же, сколько и выиграл, на самом деле же он понятия не имел, сколько мелочи спустил на карты, «медяшки», «забытого»7 и кости.

С мрачным удовлетворением он подмечал скошенные взгляды, ладони, убранные под стол, манипуляции с рукавами, торжество хитрых усмешек и подмигиваний, блеф, молниеносные подмены фигур и карт, умел отличать болтовню невинную от той, которую заводили для отвлечения внимания, заранее знал, чьи руки выхватят чужой кошель. Любые проявления подлости он научился видеть как в увеличительном стекле и укреплялся в презрении к людям. Порой он сам пугался мелочности, ранее ему несвойственной, а тем временем его ум автоматически вбирал в себя постановку шулерских рук, мимолётные жесты, изгибы уголков рта, расположения зрачков, формы лиц, фактуры тканей, привычные позы. Всё это идеально помогало на время забыться и продлить блаженное бесчувствие.

Среди подобного общества, охочего залить глаза крепким пойлом, нередко случались перепалки, быстро переходившие в рукоприкладство. Стрела легко заводился, иногда даже искал повода для ссоры. После случая с Вервиным в парке Децизий он поклялся не брать в руки оружия. Теперь он мог лишь смеяться над той наивностью. В первый же раз, когда одному из игроков втемяшилось, что он, Андрей, неправильно считает очки, завязалась драка, которая едва не кончилась для него на кладбище. После он обзавёлся боевым клинком и усвоил — всегда иметь при себе оружие.