Что скрывает снег

– Будь здоров, доктор, – миролюбиво откликнулись из огороженного угла.

Большой человек ушел, и Варю вскоре начало клонить в сон. Но засыпать просто так стало скучно.

– Расскажи сказку?

– Ну, слухай… Жил да был барын. Имел он барыньку свою и малую барышню, ладную – залюбоваться. Точь, как ты. И как-то раз надумал тот барын убраться из дому далеко-далеко, за много рек. Взял барыньку, взял барышню, да и двинули они в путь. Ехали – ехали, да и доехали. Поселились, жить стали на новом месте.

– Хорошо жить?

– Ну… нет. О том и сказка. Не мешай, а то что ж за антирес станет слухать? Жили они не ладно. Лаялись, что твои собаки, кажин божий день. Она ему – пес шелудивый, а он ей – потаскуха, все космы повыдеру! И так от едино шло от утра до ночи.

Варя рассмеялась.

– Что ж ты за сказки такие паскудные дитю говоришь, каторжница? – вмешался околоточный.

– Не лезь, тебе-от что за беда? Вот, значит, Варя, лаялись они так и лаялись, а потом барын стал все к ночи из дому сбегать. Покуда барыня, та, что со всем городом… С той деревней, что в сказке, путалась. Так ходила она к полюбовникам, а он что-то надумал, видать. Раз – и сгинул.

– Куда?

– Ну, это покуда никому неведомо. Но слухай дальше про барыню. Уж она ликовала, как барын-от сгинул! Ох как резвилась! До той поры, покуда нового себе полюбовника не завела. Барына полицмейстера…

– Что ты несешь?

– Я говорила: покуда Варюшка не воротится – ничего не скажу. Она воротилась, я говорю. Ты будешь слухать, али что?

– Эй, кто-нибудь – сходите за Деникиным!

***

Когда Миллер вновь открыл глаза после того, как на его лицо опустилась мерзко пахнувшая тряпка, на дворе давно утвердилась ночь.

– Эх, до чего же тяжко без сестры-то! Все самому приходится, коли кто из храма помогать не приходит, – где-то над головой бубнил доктор.

– Так у вас же была сестра? Такая, в теле.

– Была! Но как в том году маньчжурам помогать поехала, так и сама сгинула, от холеры-то.

– Как жаль.

– Мало того, что помощи нет, так теперь еще и фельдшер полицейский, приятель мой давний, нежданно вдруг надумал мне соперником стать.

– Это тот, что мертвецов режет?

– Именно! А теперь еще и больных лечит. Учителя – того, кому в заведеньице Фаня голову бревном проломили. И ведь вылечил, говорит!

– Не печальтесь так… Вы же уезжали, – Миллер не мог узнать второй голос, хотя он, судя по говору, принадлежал не простолюдину.

– И не думал печалиться. Тихо, не вертитесь. Сейчас будет больно.

– Аааа!

– Ну все, теперь забинтуем, и можете идти домой. Касторку не пейте! Проку в том чуть. Если станет болеть, то примите лауданум, что я вам дал. Отпустит.

Визитер горячо поблагодарил за помощь, и, судя по скрипу половиц, вышел за порог.

– Как вы, Александр Степаныч? Вижу, очнулись? – Черноконь подошел к койке, на которой лежал Миллер.

– Да, – с трудом шепнул он. Боль стала тише, но голову как будто одурманили.

– Это хорошо. Завтра, думаю, вам станет совсем худо, ну а затем, полагаю, вы двинетесь на поправку.

– Что с моей рукой?

– То, что я вам и говорил. Стремитесь сейчас не сильно о ней думать – это вам повредит.

Миллер внезапно ощутил сосущую пустоту.

– А… мое кольцо?

– Вот оно, – Черноконь указал на тумбочку. – Я его снял, так вас и дожидается.

– Что же со мной будет?

– Ничего особо плохого. Малость придется попривыкнуть, но, надеюсь, выше зараза не разойдется. Вы же – большой удачник! Ведь вы – левша? Я сразу так и понял. Должно быть, вы легко сможете вернуться к своему занятию…

Миллер тихо заплакал.

– Поверьте, я не стал бы давать таких обещаний напрасно. Например, тому учителю, что лечится у полицейского фельдшера. Бог ведает, что с ним станет! Не произведя вовремя ампутацию, этот душегубец едва не сгубил его жизнь. Мыслимое ли дело: отморожения – да спиртом?

– Это мне за грехи…

– Думается мне, иные в городе грешат куда более вашего. И ничего им не делается: все целы да невредимы. Эх, злая судьба… Но все могло выйти и куда хуже! Так, давайте-ка я дам вам морфию – а наутро вы мне непременно расскажете, как вас так угораздило.

***

– Лиза, просто скажи мне, где ты его спрятала. Отказываться совершенно нелепо: я все знаю.

Вернувшись с похорон на взводе, Романов все никак не мог прийти в спокойное расположение.

Сперва он пытался работать – но дело не шло. К тому совсем не располагала домашняя обстановка. Контора же из-за нынешнего городского события не работала.

По дому который день метались незримые молнии. Но нынче в воздухе ощущалась и вовсе неизъяснимо тягостная духота. И на исходе дня гром грянул, помимо воли Романова.

Инженер вовсе не планировал начинать эту беседу – тем более, не сегодня. Но после очередной тирады Елизаветы, в которой она не менее часа кряду выражала уверенность, что малыш похищен, его рот раскрылся сам собой и выпустил те слова, от которых ходу назад уже не имелось.

– О чем ты говоришь? – Елизавета попробовала принять обиженный вид, но глаза, ставшие совсем безумными, выдавали ее с лихвой.