Что скрывает снег

Одиль не обманула. И сейчас Романов понял, насколько в душе продолжал надеялся, что прислуга, не менее чувствительная, чем жена, все же приукрасила обстоятельства, нагнав жути.

– О том, что случилось в тот день, когда здесь якобы случился пожар…

– Якобы? Да ты в своем уме, Анатоль? – чересчур пылко спросила Елизавета, указывая на почерневшую от копоти стену.

– Он не случился сам собой, как ты сказала.

– Но именно так и вышло… Эта бестолковая француженка не доглядела за решеткой, и результатом из камина выпала головешка.

– Если бы ты только не спала столь крепко после своих лекарств, Лиза, и не стремилась потом все скрыть… Кто знает, может наш сын был бы жив и сейчас. Зачем ты мне солгала?

– О боже… Анатоль, ты укоряешь меня в страшных вещах. Откуда ты все это взял?

– Мне рассказала Одиль. Не смогла молчать, несмотря на твои угрозы.

Сознание Елизаветы давно не проглядывало из тумана. Но сейчас слова мужа вызвали из-за завесы болезненно яркое пятно.

Утро… Обгоревшая обстановка… Холодно. Грязь повсюду – на платье, на полу, под ногтями.

Гувернантка вернулась, как обещала – с рассветом. И тут же, не поняв, что случилось, начала нелепо суетиться, взвизгивая со своим противным прононсом: «Пожьяр! Пожьяр!» – хотя все давным-давно догорело. Одиль схватила ведро и побежала на двор, но, выйдя, тут же его отбросила и заголосила еще громче:

– Крошка Андрэй!

Елизавета, подкравшаяся сзади, подхватила ведро и с размаху ударила прямо по аккуратно уложенной, несмотря на несомненно бурную ночь, голове. Одиль обернулась – и Елизавета без слов вцепилась ногтями ей в лицо.

Она и сама не знала, для чего это делает – по всей видимости, таким способом искал выход скопившийся ужас ночи. Той, когда она очнулась из уютного сна едва живой, задыхаясь от разрывавшего легкие дыма. Она не лгала мужу: виной всему, и в самом деле, стала головешка, которую достал, сняв плохо прикрытую решетку, шустрый ребенок.

Ковер на полу тлел медленно, но огонь, затронув входную занавеску, охватил обстановку в проходной. Елизавете повезло дважды: и когда ветер, проникавший сквозь стены, направил пламя от нее, а не к ней, и когда что-то резко разбудило ее.

Мальчик лежал на ковре. Схватив его, Елизавета выбежала на двор прямо через горевший коридор. Положила сына на снег, принялась растирать, хлопала по щекам. Но ребенок, прежде столь бойкий и подвижный, не отзывался и более не шевелил даже ручкой.

Елизавета так и оставила его на дворе.

«Надобно затушить огонь!»

Зачерпнув ведром снега, она вернулась в дом и принялась биться с пылающей обстановкой, толком не сознавая, что делает. Однако и на этот раз судьба проявила милосердие. Все, чему суждено было сгореть, уже горело, более не распространившись. Елизавета сумела погасить пламя. А потом села прямо на пол пепелища, не имея сил даже на слезы.

Так ее и застала Одиль с приходом утра.

– Мужу скажешь – убью! – пригрозила Елизавета, отпустив, наконец, избитую ошеломленную гувернантку. – Возьми тачанку и мешок. Мы свезем его в лес…

Позже, когда вернулся Романов, Елизавета рассказала ему ту версию, что сумела придумать. Именно инженер и приказал перепуганной француженке идти в управу.

– Лживая французская клеветница! – сказала Елизавета и заплакала.

В душе Романова обличающая злость билась с жалостливой любовью, и последняя одержала победу.

Инженер подошел к жене, нежно обнял, поцеловал в голову – без намека страсти, родственным поцелуем.

– Не тревожься, Лизонька, я не держу на тебя зла. Мы просто сыщем нашего мальчика и похороним по-христиански… Знать, судьба у меня такая… А Одиль пусть завтра же пойдет в управу и скажет, что малыша мы и сами уже отыскали. Пусть в наши дела и не глядят.

Елизавета с благодарностью прижалась к мужу. Она молчала.

XIV

Новые обстоятельства

Раз-два-три… Пауза. Раз-два-три… Деникин, совершенно измотанный после минувшей ночи, с трудом открыл глаза, ощущая себя так, как будто и вовсе не ложился.

Средняя девчонка колбасника каждое утро, помимо воскресенья, будила Деникина, по просьбе к ее отцу, стуком в дверь. Постучав, она обычно тотчас же убегала хлопотать по хозяйству.

– Дмитрий Николаич! Вот же соня… Дмитрий Николаииич! Вы поднялись?

И вновь: раз-два-три…

– Да, Таня! Благодарю! – хрипло откликнулся помощник полицмейстера.

– Это хорошо. Ночью приходили из вашей управы. Аж три раза! Велели передать, чтобы вы, как воротитесь, немедля же туда шли. А я и хотела разом сказать, да добудиться вас не смогла.

– Ммм… А что случилось, часом, не помянули?

– Да говорили… Запамятовала я только. Кажись, будто кто что важное рассказал. Точно! Арестантка!

Спросонья Деникин испытывал лишь досаду. Что там она могла поведать такого – в ночь перед своей казнью – что это вдруг потребовало столь немедленного визита?