Что скрывает снег

Один из воинов сходил в соседнее помещение и вернулся с чьей-то одеждой из дома рыжего старика. Ее отдали Гиде еще тогда, когда отправили его в лес.

Черный накинул тулуп на плечи охотнику и вывел за порог. Остановился, отнял руки и показал пальцем в сторону города.

– Уходи! Ты свободен.

Гида понял, но не поверил.

– Иди же!

Черный дружелюбно усмехался, показывая желтоватые, но крепкие зубы.

Они и впрямь передумали.

Вдруг молодой охотник ощутил нечто особенное. Его вес вдруг уменьшился до размеров глупой речной чайки. Миг – и он полетит высоко над лесом, прямо к холмам, домой, к отцу, деду, сестрам, шаманке…

Но как же Друг? Если Гида уйдет, то он убьет себя – и нанай будет проклят до веку. Не найти ему тогда покоя. Нет, так нельзя. Нужно сперва убедить его забрать назад свою страшную клятву.

Аккуратно подвинув в сторону черного человека, Гида зашел обратно.

– Что это с ним? Уходить не хочет?

Черный, вернувшись следом, сделал жест крайнего удивления, разведя в стороны руками.

Гида показал пальцем на лавку, прижал ладонь к щеке и наклонил голову набок. Надо объяснить им сразу, что он ни за что не пойдет на ночь за стену.

– Спать, что ли?

Охотник стал устраиваться на лавке, но отвлекся: женщина из леса успела проснуться, и ей как раз подали ее ритуальную пищу.

Теперь Гида перестал быть жертвой – а значит, смело мог есть все.

– Женщина, отдай!

Гида аккуратно вынул из ее рук тарелку и принялся быстро жевать, зачерпывая рукой. Невкусно – совсем то же самое, что давали в доме хромого старика. Но он настолько проголодался, что охотно бы проглотил даже письмена со стола.

– Ну дела… – изумленно произнес один из воинов, почесывая в голове.

***

– Хозяйка моя намедни полный бак каши наготовила. Полагала, на два дня вперед им хватит, если прежде его превосходительство не вызовет. Куда там: нанай уже четвертую тарелку доедает. Эк его прорвало-то.

– Выходит, сильно понравилось ему здесь, раз домой отправиться не желает.

– Да, дивное дело! Хм… Поглядите-ка, что случается, если слишком много ханшина – этой дешевой пакости – пьют.

Чувашевский из вежливости заглянул, но ничего, способного вызвать интерес, не заметил.

– Если вы позволите, Ефим Степаныч… Не думаете, что этот человек мог покинуть наш мир оттого, что его чересчур сильно ударили обо что-то головой?

– Да, верно – об угол стола в трактире.

– Тогда с какой же целью вы…углубляетесь в дальнейшее исследование?

Фельдшер поморщился.

– Я делаю это ради науки.

Постояв еще немного, наблюдая за работой, Чувашевский вышел в общее помещение. Солнце сегодня светило в окно по-весеннему ярко, согревая если не тело, то душу.

– Светит-то как! Уже скоро к весне пойдет, – заметил учитель, обращаясь к сидевшему за столом полицейскому – брату маленького Ершова, смуглого, курчавого, точно мавр, ученика. Резвого, но не полностью бездарного. Надо будет, вернувшись к урокам, приглядеться к мальчишке получше – из чистого любопытства.

– Угу, – только и ответил тот.

Иногда он проявлял похвальную вежливость, но порой становился истинным букой – вот, как сейчас. А бывало, что и норовил сказать обидные колкости.

Проходя вдоль окон, учитель отметил, что Ершов сгреб со стола какие-то письма и быстро затолкал в ящик.

– Никак вы сегодня на дежурстве, господин Ершов?

– Да, именно так, господин Чувашевский.

Беседа явно не ладилась. Учитель уж думал вернуться в мертвецкую и вновь составить компанию фельдшеру – а то и выпросить у него разрешения хотя бы на четверть часа выглянуть за порог, однако Ершов его окликнул.

– Сколько вы уже у нас, господин Чувашевский?

– Да я уж и счет дням давно потерял. С тех самых пор, как стояла метель. Недели две точно есть, – ласково улыбнулся учитель.

– Да не в управе – в городе…

Чувашевский насторожился, хотя вопрос можно было бы смело счесть вполне невинным.

– Около лет пяти.

– А сами вы откуда будете?

– Из Сибири…

– Позвольте спросить: что привело вас в город?

Походило на допрос. Шестое чувство встрепенулось и громко советовало опасаться солидного подвоха.

Но только как он мог узнать?

Никаких документов, изобличающих Чувашевского, в городе просто не могло иметься… Или же что-то просочилось? Пришло совсем недавно в тех самых письмах, что были так стремительно сокрыты Ершовым в столе?

Приняв, насколько позволяли увечья, исполненную достоинства позу, учитель отвечал:

– Господин Ершов, я, в некоторой степени, идеалист. Меня, как и многих моих соратников по учительскому ремеслу, привела в наш край жажда распространить свет знаний даже на отдаленной окраине нашей великой империи.

Ершов кивнул.

– Понимаю. Простите за любопытство, но могу я задать вам еще один вопрос? Хорошо ли вы знали капитана Вагнера?

Ледяные когтистые пальцы стиснули учителя где-то между грудью и животом.

– Не имел чести. Но вот его покойную супругу, как я вам уже говорил, я не раз встречал в храме. К слову, как я слышал, службы, слава Господу, возобновились?

– Да, служит дьякон, отчего горожане весьма огорчены. К лету ждут нового священника.

– Хм. Мне, как христианину, отрадно слышать, что духовные потребности жителей снова будут исполнены в должной степени.