Что скрывает снег

Александра отрицающе дернула головой.

– Ну, во всем уже есть хоть что-то хорошее. Где же ты планировала взять средства?

– Думала одолжить у доктора.

– У него есть столько? – недоверчиво поинтересовался Миллер, и продолжил: – Полагаю, что смогу определить тебя в лечебницу. Я все оплачу и организую твое путешествие, притом выйдет оно куда более безопасным.

– И больше не захочешь обо мне знать? – Александра снова схватилась Миллера за руку.

– Отчего же? Конечно, захочу. Я же сказал, что не держу на тебя зла. Все, что с тобой случилось –моя вина. Я слишком сильно тебя любил и избаловал. Ну а ты… Надеюсь, ты часто станешь мне писать. К тому же, как я слышал, пару лет назад ученые нашли новый метод лечения… болезни, про которую ты сказала. Не тревожься, Шура. Ты молода и, полагаю, сможешь поправиться. Я же подключу свои старые знакомства. Для тебя будет сделано все, что только возможно.

– Папенька! Ты мой ангел! Как же мне тебя отблагодарить? – дочь снова принялась осыпать архитектора поцелуями, но внезапно встрепенулась. – Любил? Ты сказал – любил?

– И сейчас люблю, – улыбнулся Миллер.

Просияла и Александра – как будто солнце вышло из туч.

– Но, может быть, ты все же расскажешь мне, что случилось?

– Я и в самом деле встречалась с негодяем Осецким… Весной мы собирались вместе уехать из города. Он убеждал меня поступить именно так, потому как ты, по его словам, отверг бы его повторно. И я ему верила. Я его любила.

Александра замолчала, собираясь с духом.

– Он заразил меня, подцепив поганую болезнь в гнусном заведении, куда хаживал. И, узнав, предпочел умереть, не сказав мне ни слова! Потом я поняла, что со мной что-то не так. Обратилась к доктору, и он подтвердил мои опасения. Вот и все – остальное ты уже знаешь.

– Тебе стоило все рассказать мне, дочь… Но знаешь, что? Пожалуй, теперь я полагаю, что твоя болезнь – далеко не худшее, что могло приключиться. Новая столичная метода – будем о том молиться – тебя исцелит. А тот паскудник, оставшись живым, уничтожил бы твою жизнь безвозвратно.

Помолчали.

– Папенька! Тебе слишком сильно больно?

Вернувшись из полицейской управы, доктор застал уютную домашнюю сцену. Оба его особенных пациента, грозивших большой скандальной историей, переплетя пальцы, ласково ворковали.

– Я хотела сделать для тебя дагерротип – в том самом новом платье, что мне прислали. Помнишь? Но не успела.

– Это и вовсе легко поправить.

– Скоро я могу стать уродиной, а мне бы хотелось, чтобы ты запомнил меня такой, как сейчас.

– Ничего подобного не произойдет. Ты всегда останешься такой же…

***

Сбросив с души камень, Елизавета повеселела и даже принялась за уборку. Под ее руководством рабочие Романова намедни заново выбелили проходную – ту, что инженер звал гостиной, и вынесли остатки испорченной обстановки. Сегодня супруга, просматривая петербургские журналы, прикидывала, что можно заказать по весне – хотя сам Романов рассчитывал, что обновки им уже не пригодятся.

Конечно, глядя со стороны, Елизавету легче легкого было обвинить в чудовищной черствости и бездушии. Однако Романов делать этого точно не собирался. И не только от того, что ему нравились домашние перемены – хотя и то тоже верно.

Он и сам чувствовал большое облегчение с тех пор, как тело малыша нашлось – на следующий день после признания его матери. Его похоронили в готовом гробу, тихо, скоромно, практически тайком – и в тот миг инженер понял, что жгучая боль отступила.

Романов искренне горевал, когда ребенок пропал… Он почти год провел в слезах после гибели близнецов. Отчего же сейчас восстановление настало так противоестественно быстро? Инженер и впрямь превратился в нелюдя, в чем не раз упрекала жена? Таково воздействие этого порочного места?

Так или иначе, сейчас он предпочел отвлечься от этих невеселых раздумий. Радуясь прежней, такой привычной, уютной воркотне Елизаветы, инженер разложил перед собой новые бумаги и углубился в них.

Это были сметы городских учреждений – и казенных, и ряда личных. Конечно, официально Романов не имел ко всем ним отношения, но значимость его заслуг и видность фигуры в городе сделали свое дело. Раздобыть документы под предлогом добровольной помощи генерал-губернаторской канцелярии не составило особого труда.

Сложность имелась в другом: в соединении хаотичных, бессмысленных мазков в одно общее полотно. Тут следовало проявить небывалое упорство, терпение и внимание, и тщательно отсмотреть каждый след – а ведь большинство из них вовсе не вело в желаемом направлении.

Да, на личное содержание Софийского шли немалые средства – что, впрочем, вполне ожидаемо и легко им объяснимо, с учетом его-то поста.

Немало из казны утекало и на надобности порочного генеральского сына… История, подслушанная городским головой, разнеслась стремительно, и лишь за сутки облетела весь город до самых окраин. Еще совсем недавно Романов оскорбленно отмел бы ее от себя, списав на гнусные наветы злых, склочных, падших людей. Но нынче он нисколько не сомневался в правдивости слышанного рассказа.