Помощник полицмейстера раздраженно поморщился.
– Вы ждали меня, чтобы сходить в лечебницу и справиться? Если так, то дозволяю: идите и узнайте.
– Мы сходили. Господин доктор уверяет, что больная совсем плоха и слаба, и не то, что на суд отправиться не в силах, а и вовсе – как бы богу душу не отдала.
– Удивительно! Кто бы мог подумать, что эта баба столь хрупка. Выглядела она вполне здоровой.
– Но, сколь нежданным не стал для нас этот недуг, мне все же пришлось передать его превосходительству – от вашего лица, разумеется – что суд откладывается на неопределенное время. Вы ведь куда лучше меня знаете вашего друга доктора – он больных крепко держит. Пока не поправится, не видать ей господина Софийского – который, меж тем, не особо доволен.
– Надо было все-таки убедить Ефима Степановича заняться врачеванием этой негодяйки. Чувашевского-то он разом на ноги поставил.
Ершов разом зажегся, что не сулило Деникину спокойствия.
– Именно! Если позволите, то как раз о нем я бы и хотел с вами потолковать. В прежний раз вы слишком спешили, а далее мне никак не удавалось застать вас дома. Давайте же я вам все расскажу. И, быть может, нам и вовсе не придется дожидаться поправки нашей Калюжниковой, чтобы порадовать Сергея Федоровича.
Не дожидаясь ни согласия, ни приглашения, Ершов пододвинул к столу табурет и подсел поближе к Деникину.
– Что вы думаете о Чувашевском, Деникин?
– Хоть я делаю это куда реже, чем вы, но все же полагаю, что он знатный ханжа.
– Как вы полагаете, он – искренний человек?
– Это вряд ли…
– Отрадно слышать! Значит, после того, как вы сами это признали, вам будет легче мне поверить.
– К чему вы клоните?
– Продолжу двигаться издалека. Господин Чувашевский, как мы знаем, любит посещать то же самое заведение, где каждый день бываете и вы. Из чего я полагаю, что женщины, там работающие, владеют неким особенным искусством их постыдного ремесла…
Деникин едва удержался, чтобы не запустить в Ершова недавно освеженной чернильницей.
– Оставьте немедленно!
– Из слов Чувашевского следует, что там пострадал он сам и там же убили госпожу Вагнер. Трагическую рану получил в веселом доме Фаня и наш скрытный господин Миллер. Сами же мы, посещая это заведение совместно, видели, как кто-то сбегает через окно…
– Не нахожу ничего удивительного. Для подобных заведений такие вещи обыденны.
– Бесспорно, вам виднее. Но все же постарайтесь проследить за ходом моих мыслей. Чувашевский знал Наталью Павловну – он сам о том прямо говорил. Он посещал веселый дом – и тоже не скрывал. Госпожа Вагнер имела плохую репутацию – в этом соседи подтвердили слова Калюжниковой. А если все совместить?
– То есть, вы полагаете, что Вагнер – пусть и не самая добродетельная дама – опустилась настолько, что торговала собой в борделе, где и была убита учителем? Что за чепуха, Ершов?! Помимо того, что ваша версия – чистый бред морфиниста, вы забыли одну деталь. Чувашевский сам нам обо всем сообщил. Для чего бы ему это делать? Хотя… Разве что отвести следы…
– Я тоже пришел к такому выводу.
– В любом случае, не вижу никакой возможности доказать ваше безобразное предположение.
Ершов сперва стучал под табуреткой ногами, а теперь и вовсе начал на ней ерзать.
– Но она есть! Я понял, в чем его резон.
Околоточный резко вскочил и выбежал из кабинета – с ним такое случалось.
Впрочем, скучать Деникину пришлось недолго. Уже через миг Ершов вернулся, держа в руке бумаги, обнаруженные в метель в ныне пустующем доме Вагнера.
Кажется, это произошло целую вечность назад.
– Смотрите сами, – Ершов протянул Деникину одно из донесений. – Не понимаю только – отчего мы сразу упустили именно это письмо?
Деникин прочитал вслух и внимательно посмотрел на Ершова.
– Да нет же. Ниже. Кажется, все начинается в третьем или четвертом абзаце.
– Не обращайте внимания, он всегда начинал с незначительного.