Что скрывает снег

Вероятнее всего, сейчас в управе остался лишь дежуривший околоточный. Гидка-нанайка, пожалуй, вновь отправился на ночную прогулку.

Толкнув дверь, Деникин и Ершов, держа мешок, одновременно ввалились в помещение.

Внутри и впрямь находился только один человек – и он не был никем из тех, кого ожидал встретить Деникин.

Увидев полицейских, Чувашевский выронил на пол письма, которые достал из взломанного ящика стола.

XVII

Пагубные случайности

– Петро, ты долго мне служишь… Ты хороший солдат и верный помощник. Скажи – как бы поступил ты?

Изумленный нежданным вопросом, изрядно нарушавшим заведенный порядок, ординарец ответил не сразу.

– Не ведаю, ваше превосходство. Сын-то, конечно, сын. Но ведь он-то вас потравить хотел.

Софийский скривился, затягиваясь трубкой, и вновь прошелся по людской – от мутного оконца под потолком до порога.

– Ты не обо мне говори, о себе. Вот, представь, есть у тебя сын.

– Есть, ваше превосходство.

– Да? Я и не знал, – удивился генерал-губернатор. – Где же он?

– Ох, далеко. На Кубани.

– Как же он там оказался?

– Да родился я там. Эх, давненько все это было, ваше превосходство…

Софийский повернулся и прошел обратно, от порога к оконцу.

– Ну вот, представь, что сын твой вырос и убил жену.

– Она давно померла, ваше превосходство. Вздернулась.

– Грешно. Но ты представь, что это – его рук дело…

– Так я-то с ними не жил, про то не ведаю…

– А если бы тебя он порешить задумал, передо всем городом опозорив? Что бы ты сделал, Петро?

Опустив глаза, ординарец ответил:

– Ну что… Достал бы ружьишко…

Хлопнув солдата по плечу, генерал-губернатор направился в свой кабинет и сел за стол, укрывшись от возможных посетителей за бумагами.

– Эх, Васька-Васька…

Перед глазами вновь и вновь проходили картины – точь, как в синематографе. Вот он, шустрый карапуз, с упоением играет с деревянной лошадкой, подаренной на рождение… Бежит навстречу, смеясь во весь рот… Засыпает вечером на коленях, пока Софийский подписывает неотложные бумаги…

Когда все вдруг так изменилось? Что он непростительно упустил?

«… лишением всех прав состояния и смертной казнью через повешение…»

«Ничего с ним не будет! Генеральский сынок!»

«Достал бы ружьишко…»

Был ли Софийский суровым отцом? Пожалуй. Но никогда не применял свою власть во зло.

Боже, за что?

Приняв решение, генерал-губернатор позвонил в колокольчик. Явившейся на зов прислуге сказал:

– Вели Петру: убийцу, отравителя и государственного преступника Василия Софийского, от которого отрекся его отец, отыскать немедленно и свести в полицейскую управу. А завтра под конвоем доставить на суд. Пусть и тем, и другим займется лично. Иди!

Правильно ли он поступил?

В голове продолжал возиться радостный пухлый карапуз.

Достав припасенную бутылку коньяка – разумеется, совершенно другую – генерал-губернатор сделал большой глоток. Затем, не дождавшись, пока отпустит жжение, еще один. И еще.

***

Когда свершилось то, чего Чувашевский столько лет боялся – столь сильно, что бессчетное количество раз пробуждался в криках от тяжелых снов – оказалось, что на деле все не так страшно.

Его не били. Кандалы не одели. Даже не оскорбляли.

В тот самый миг, когда Деникин с Ершовым столь нежданно возвратились в управу, учитель понял – с ним покончено. Пытаться найти оправдание было совершенно бессмысленно, и потому Чувашевский лишь поднял ладони и попросил:

– Только не мучайте, прошу вас. Я обо всем расскажу.

В ответ его попросили сесть на табуретку – точно, как обычного посетителя – и отвечать на вопросы.

Однако и этого делать не пришлось. Пока один бегло записывал, другой рассказывал ему историю – ужасную, бесчеловечную, в которой учитель представлялся невиданным чудищем. Ему и слова не удавалось вставить в свое оправдание: слушали полицейские только друг друга.

Отстраненно смотря, как вершится его из без того пропащая судьба, Чувашевский ломал голову над вопросом – отчего во все его планы закрадывалась роковая ошибка?

Вот и сейчас он вовсе не должен находиться здесь, на этой табуретке. Ему давно следовало вернуться домой, и, без следа уничтожив письмо и все проклятые бумаги, что сохранялись из нелепой сентиментальности, спокойно уснуть.

Ведь Чувашевский так тщательно все продумал…

С утра, вместо того, чтобы идти на уроки, учитель направился в слесарную мастерскую.

В обширном сарае, что она занимала, несмотря на ранний час кипела работа. Тут и там отливали, обтачивали, объединяли, укладывали в коробки. Всюду сновали китайские черновые рабочие, мальчишки-подручные и подмастерья.

Ходили разговоры, что нынешней зимой слесарь резко пошел в гору – теперь учитель и сам в том убедился.

Высмотрев среди мастеровых самого старшего, Чувашевский направился прямо к нему.

– Здравствуйте, мастер… Я пришел попросить вашей помощи.

Тот сделал вид, что не заметил пришедшего, и продолжил просматривать свежую партию амбарных замков – вставляя, проворачивая, и, наконец, вынимая ключ. Учитель красноречиво откашлялся, что, впрочем, тоже не привело к особым результатам. Пришлось вспомнить манеру общения, принятую в полицейской управе.