Что скрывает снег

– А теперь извольте идти. У меня, право, слишком много дел. И не забудьте забрать ваш мешок, который снесли сюда, пока вы лечились, – наклонившись, околоточный выволок из-под стола пожитки учителя, доставленные в управу после разгрома комнаты.

– Ммм…?

– Будьте здоровы, господин Чувашевский. Простите, но я вынужден вернуться к своим заботам.

Недоверчиво взяв мешок, учитель мелкими шагами двинулся из кабинета, однако Ершов окликнул. Холодея, Чувашевский обернулся. Какая злая, жестокая шутка!

– Да, я забыл сказать. Ваша жалоба о соседстве с заведением, запрещенным городскими уложениями, рассмотрена и будет исполнена, при том в самом скорейшем времени.

– Благодарю вас! От всей души благодарю! – в растерянности ответил учитель и засеменил из управы.

Он намеревался сжечь все прямо ночью, однако это бы несомненно вызвало много новых вопросов. Чувашевский же и без того после обыска вызывал большой интерес.

Пришлось придумать целую историю, обвинив домовладелицу Верещагину. Якобы не только не досмотрела, и его комнату разграбили, пока он был на уроках, но и полицию-то не вызвала. Спасибо добрым горожанам – увидели, что добро несут, да добежали до управы. Вот и пришли господа полицейские посмотреть, что случилось, да по дружбе вещи кое-какие Чувашевскому в училище занесли.

Хозяйка расплакалась, и оттого стало стыдно. Но что поделать?

Вот и смерть Вагнера теперь припишется неповинному – тоже ведь совестно. Однако если тот, кого ищут в управе, и так убийца, как сказал Ершов, не все ли равно, за сколько сгубленных жизней он станет держать ответ?

Грешно, без сомнения… Но все тут грешники. Грех переносится по цепочке.

Весной в город приедет новый священник. И Чувашевский ему исповедуется…

Ну уж нет! Бог и без того все видит. Ему не нужны посредники.

Забросив в печь последние письма, учитель смотрел, как они судорожно сжимаются в пламени.

Прошлое отпускало.

***

– Няня, болей! Те люди снова идут! – крикнула Варя, увидев знакомые фигуры. Со своего обзорного поста – большого окна с куклами, через которое раньше ходил мальчик – она могла оглядеть весь город! Ну ладно, пусть и не весь, но улицу у лечебницы точно видела хорошо.

Побросав грязные бинты обратно в таз, Павлина, забавно охая, метнулась на койку. Укрывшись по самое горло, чтобы скрыть белый передник, что заставлял носить доктор, серо-голубым покрывалом, нянька принялась громко стонать.

– Да погоди же, они ведь не поднялись! – смеялась Варя.

– Ты ржи, ржи. Там-от позднехонько станет, коли уж подымутся, – вроде серьезным тоном сказала, даже с упреком, но видно – самой смешно.

С тех самых пор, как Павлине стало дурно в том странном месте, где ее держали на цепи, они перебрались в дом дяди-доктора и больше носу на улицу не казали.

– Смотри, Павлина – наружу не суйся! Народ дикий, тут же изобьют. Сама поди знаешь… Погоди, пускай подзабудется, – наказывал хозяин.

– Да побойся бога, бары… тьху, дохтор! Какая мне наружа, коли в управе так и ждут – посадить на вилы?! – в ужасе вскрикивала Павлина.

От этого довода доктор отмахивался:

– Не дам я им тебя, не боись… Мне тут твои кривые руки нужней, чем им. Лечиться-то все хотят, а помогать никто. Да и Варюха…

Днями Павлина вместе с доктором делала, по его наказке, разные противные вещи. Мазала мазями, втыкала в кожу длинные острые загогулины. Однажды они сообща рвали щипцами зуб, а в другой раз – Варя углядела через занавеску – ковырялись в живом человеке, которого прямо за живот прихватил цепной пес, истый бес. Ее даже стошнило. Жуть ужасная! И Павлина думала так же. Днем-то она виду не казала, а только все благодарила доктора до норовила руку поцеловать, отчего он злился и не позволял. Зато вечером, отмываясь в лохани, все причитала – дескать, что же за участь ей такая выпала – на столь отвратные виды глядеть?

Теперь Павлина носила чистое платье с белым передником и светлый платок. И мылась раз в три дня – доктор строго заставлял. А обереги все, что она заново изготовила, сам повыбросил.

– Что за жизь? Так поди вся шкура и изотрется, – печалилась Павлина.

Варя тоже купалась за компанию, но в охотку. А что тут плохого?

После, по вечерам, доктор пил из веселой бутылки – веселой, потому что он почти тотчас же становился смешным – и басом пел срамные песни. Павлина тоже пела, но не пила, и Варе не позволяла. Правда она и без дозволения как-то попробовала разок. Фу! Жжется и вовсе невкусно.

Порой доктор выходил – шел к тем, кто занемог, а другой раз, по словам няньки, и баловаться. Воротившись же, сразу следовал к гостям. Люди шли в его дом и день, и ночь, и всем он давал гадкие, но полезные зелья. Гости были хворые – а потом, говорят, становились здоровыми.

Так время и шло себе спокойно, останавливаясь, лишь когда приходили серые люди. Они все норовили увести Павлину.

Тогда она ложилась и начинала болеть, а доктор – пугать тех, кто пришел.

Как выходило и сейчас.

– Опять вы! Не поправилась еще, сказал же – после приходите. Я не ваш лекарь, я так быстро лечить не умею.

– Да мы не для того тут, доктор. Мы лишь поговорить.

– А ну куда? Не пущу!