Что скрывает снег

Увы, на этот раз доктор оказался бессилен: оба – длинный и короткий – проникли в комнату с большим окном.

Павлина расстоналась пуще прежнего.

– Ох и худо же мне!

– Послушай, Павлина. Мы у тебя спросить хотим.

– Не можу… Мочи нет. Хворая я.

– Вспомни, кто ходил к твоему хозяину? Ты слышала, что они говорили? Это очень важно!

– Мы не заберем тебя и не тронем! Нам просто нужно знать. Мы тебя очень просим.

– Что-то не больно вы слушали, когда ей ногти-то посдирали. Я бы на ее месте начисто все забыл. Слышишь, Павлина? Кажись, ты на память давеча плакалась?

Нянька перестала голосить и о чем-то задумалась.

– Неужто сыскали? – наконец спросила она.

– Нет, – отвечал короткий и черный. – И так и не найдем, если не будем знать, что в вашем доме случилось.

– Ну… Что ж вы прежде не слухали-то?

– Павлина, расскажи нам еще раз. Мы очень просим. Оба. Да, Деникин?

– Да, Ершов. То есть, конечно, мы просим. Да.

– А коль скажу, вы меня оставите? – сузив глаза, нянька бросила недоверчивый взгляд на длинного.

– Оставим. Совсем. Не нужна ты нам более.

На том Павлина, видимо, решила худое дальше не поминать. Вздохнув, села на постели, поправила тощую косицу.

– Сама мало что знаю – меня-то, чуть что, усылали. Но вот дите видало. Да только я больно-то ее и не пытала, – со вздохом сказала нянька и ласково обратилась к Варе: – Девонька, скажи им, что было? Кто к батьке ходил да что говорил?

Варе сразу стало тоскливо. Говорить о том вовсе не хотелось, однако, хоть и грустно, но пришлось послушаться.

– Дядьки разные ходили, каждый день.

– А такой же человек, как и мы, в форме, ходил?

– Ходил. Он всегда ходил, – кивнула Варя. – Я аж знаю, как он первый раз пришел и все-все помню. Я шалила, и мамочка заперла меня в гардеробе. А потом простить забыла да и ушла вовсе.

Павлина громко вздохнула, качая головой.

– А я плакала-плакала да и уснула. И тут папенька воротился. Я уж выйти хотела – но тут как раз серый дядя пришел. Он потом-то к мамочке ходил, а сперва к папе. Он на папу так кричал, ужасть просто! И дрался! Папочка крикнул: «негодяй, ты выбил мне зуб». А дядька ему – на что тебе зуб, всяко скоро в петле повиснешь. Мол, все, вставай, я тебя забираю. Папочка тогда спрашивает: за что, коли ничего не сделал. А он так говорит: ты свою страну поменял.

– Это как?

– Да вот так и говорит. Папочка подивился – нет, сказал, ничего не менял. А дядька злой орет: поменял-поменял, раз твои бумаги какие-то непонятные… Слово запамятовалось… Оказались у китайца. Папенька отвечает: так это твой китаец. Дядька ему: какая разница, китаец же, да и нехристь. Хочешь, говорит, в петлю? Папочка, конечно, не хотел. Тогда дядька ему предлагает – а давай-ка деньги на тракте порасхитим.

– Да не может такого быть. Это уж даже для него чересчур.

– Ну да! На железном каком-то тракте. Где такой, няня?

– После скажу. Сперва ты говори, Варюшка.

– Железная дорога? Участок железной дороги, которым Вагнер распоряжался?

– Да, кажись как-то так. Вот… Папеньке стало боязно. А тот ему – не боись, мы все на Цифиску переложим.

– Что еще за Цифиска?

– Софийский, что ли?

– Да-да! Вот, папенька сказал, что все сделает, если дядька ему бумаги вернет. Тот говорит – подумаю. И велел, чтобы папочка искал его в бардаке. Это такой дом для непослушных девочек, где их мучают. Мне няня так говорила. А папа все маме вечером передал. Мамочка радостная стала: наконец-то мы жить начнем! Но мы ведь и до той поры жили, да, няня?

– Да-да, Варюшка.

– А отец Георгий к отцу твоему ходил?

– А это кто?

– Страшный дядька с бородой. Поп. Ты все его пужалась.

– Да! Страшный дядька тоже ходил.

– Ты тоже в шкафу сидела?

– Тогда-то? Нет, у двери слушала.

– И о чем они говорили?

– Он сказал, что мамочка рассказала про тракт ему в церкви, и он хочет залатать крышу. А ежели папенька и его в бумаги не впишет, то он всем скажет про тракт. Мамочка говорила, что папа строит пути… механические. А тут крыша.

Все четверо взрослых переглянулись. Как будто молча о чем-то переговорили. Варе такое не нравилось.

– Папочка сказал, что пока все едино не отправлял письма и тоже согласился. А потом он сгинул. А тот серый дядька все к мамочке ходил. Там я тоже в шкафу сидела. С мамочкой он ласково говорил, но всяко больно делал. Она так кричала. И все тоже в бардак звал – встречаться без глаз. Это как? Они их вытаскивали?

– Варя…

– Мамочка туда ходить не хотела – неудобно ей. И ему не велела. Дескать, или она, или те плохие девочки, непослушные. И ежели он ее любил, то должен был слушаться. Вот, а потом и мамочка сгинула.

– Несчастное дите, – пригорюнился доктор.

– А девочка не лжет?

– Фантазия-то у нее, конечно, бойкая. Но вы бы на всякий случай…

Гости ушли, не дослушав и не простившись.

Потрепав Варю по голове, доктор вернулся к больным, нянька, ворча, к грязным бинтам.

А сама Варя – к своим куклам на окне.

***

Отложив проект, работа над которым на диво спорилась, Миллер потянулся.

Уходя, долгий, странный и сумбурный день оставил после себя приятную усталость.