Что скрывают красные маки

— Либо драконово дерево, либо акация, — на автопилоте произнесла Мустаева, и Бахметьев удивился.

— Разбираетесь в тамошней растительности?

— Ни секунды не разбираюсь. Родители Яны долгое время работали в Африке, насколько я помню.

Внезапный переход от драконова дерева к африканским родителям несколько удивил Бахметьева, но лучше уж ничему не удивляться. И сойдешь за везунчика Ковешникова с его заплеванной лакрицей кармой.

— В Кении. Они работали в Кении, — уточнил Бахметьев и зачем-то добавил: — Столица — город Найроби. Вроде бы они и сейчас там.

— Вам и это известно?

— Просто навел справки.

— Снимок, — напомнила Анн Дмитьнааа. — Что там на снимке?

— Не что, а кто. Две девушки. Одна из них Яна. А вторая…

Тут Бахметьев взял мхатовскую паузу, но Сей-Сёнагон Мустаева ее не оценила. И так резко взяла с места, что опер едва не повис на ремне безопасности.

— Пробка вроде рассосалась, — объяснила свой неожиданный маневр она. — Скоро будем на месте.

Явление кенийского джипа с гнездовьем на багажнике оказалось смазанным, и Бахметьев, подумав секунду, пошел на второй круг.

— Значит, две девушки. Яна Вайнрух и…

— Да-да. Я вас слушаю.

— Ромашкина Ольга. Первая жертва.

— Я помню, — отозвалась Анн Дмитьнааа после секундной паузы. — Не стоит уточнять.

Совсем не такой реакции ожидал Бахметьев. Удивление было бы самой подходящей. Напряженная работа мысли, отразившаяся на лице, — как вариант. Мустаева могла нахмуриться, закусить губу, выплюнуть короткое и уже обкатанное «Черт!». Но ничего такого она не сделала. И даже не повернула голову в сторону Бахметьева. Лишь прикоснулась к какой-то кнопке на руле, и салон машины тотчас заполнила музыка. Ненавязчивый, немного рассеянный джазок с преобладанием секции духовых.

Ну-ну.

— Не мешает? — спросила Сей-Сёнагон.

— Нет.

Непременно нужно вознаградить слугу, хотя бы он принес пустячок: целебный шар кусуда-ма или колотушку счастья. Посланный от души рад, он не рассчитывал на щедрую мзду.

Строки из «Записок у изголовья» медленно проплыли в голове у Бахметьева, на свою беду выучившему наизусть едва ли не половину книги. Ими можно было любоваться, как цветением сакуры. В одиночестве. Или сидя рядом с красивой женщиной и разложив перед собой рисовое печенье. Вот только ремень безопасности мешает. И из красивой женщины нет-нет да и выглянет неприглядное рыло следователя Ковешникова, напрочь лишенного чувства благодарности. И не способного оценить вклад других в общее дело.

— По-моему, это важная информация. — Бахметьев попытался скрыть обиду.

— По-моему, тоже, — легко согласилась Мустаева. — Вы сделали скриншот фотографии?

— А надо?

— Значит, нет. Напрасно.

— Фотография лежит в открытом доступе. И довольно давно. Вряд ли с ней что-нибудь случится за день или два.

— В любом случае вы молодец.

— Не это главное. — Анн Дмитьнааа была немедленно прощена Бахметьевым. — Главное, что в выборе жертв появилась какая-то осмысленность. Случайным его не назовешь.

Бахметьев хотел было развить эту мысль и вдруг замолчал. Он как будто оказался перед дверью, подозрительно похожей на хорошо знакомую ему подъездную дверь на Австрийской площади. С широкой клавишей с номером четыре — против таблички психоаналитического кабинета Я. В. Вайнрух. Ничего не стоит нажать ее, но Бахметьев все медлит и медлит, потому что это — не реальная клавиша, не реальная дверь. До того белая, клавиша стремительно темнеет и покрывается трещинами, сквозь которые начинает сочиться какая-то субстанция — то ли болотная жижа, то ли кровь. А потом — что совсем уже невыносимо — выпрыгивают стеклянные шарики. Безобидные на первый взгляд, разве что перепачканные землей и той самой субстанцией, болотной жижей, кровью. С дверью все тоже далеко не в порядке, она словно раздумывает, что ей сделать в следующий момент — рассохнуться или сгнить к чертям; и то и другое ей по силам. Следующий этап — маки, красное на зеленом, Красное и зеленое. И без разницы, какими будут маки — живыми или нарисованными на двери. Главное, что они — будут.

Или уже есть.

— Я позвоню? — пергаментными губами прошелестел Бахметьев.

— Конечно. — Сей-Сёнагон пожала плечами и приглушила музыку.

Звонить было бесполезно, он знал это со слов Лилии Геннадьевны, с которой у Яны Вайнрух был проработан механизм возвращения, — детально и давно. И Бахметьев в этом механизме — никому не нужный шарикоподшипник, совершенно никчемный, лишний, не пришей кобыле хвост. Но вдруг Яна включила телефон? Может быть такое? Может. Пусть бахметьевские красно-зеленые предположения нелепы, пусть он паникует заранее и не по делу. Но звонить он будет и дальше — и в сто тридцать третий китайский раз, и в девятьсот сорок восьмой оперуполномоченный. Потому что это — единственный способ чертову, невесть откуда взявшуюся панику унять.