Что скрывают красные маки

Бахметьев даже толком не сообразил, как правильнее отреагировать на монолог Анн Дмитьныыы. И главное — на совсем уж нелепый, дурацкий вопрос об африканской флоре. Продолжать настаивать на ответе или почикать чертовы стволы бензопилой? Лесоруб из Бахметьева хреновый, и выставил он себя кромешным идиотом. Так что лучше не усугублять.

— Конечно. Можете не отвечать.

— А знаете, я подумала еще об одной странности. Наш «Красное и зеленое» — серийный убийца. Классический психопат. Но он не насильник. Он не вступает с жертвами в сексуальные отношения. Хотя для маньяков понятия секс и смерть — тождественны. Одно почти не существует без другого.

— Исключения возможны?

— Исключения бывают, безусловно. Но в кино — чаще, чем в жизни.

— А я думал — наоборот.

— Не знаю. Не знаю…

«Не знаю» — относилось вовсе не к словам Бахметьева. Судя по всему, в голове у психологини забрезжила какая-то версия, но решить, что делать с этой версией, она пока не в состоянии. Ковешников — тот бы щелкнул подобную задачку с лету…

Ковешников! Его ждет Ковешников. А он, вместо того чтобы лететь к месту встречи, вот уже добрых десять минут сидит в «Порше», замершем у обочины сразу за Большим Крестовским мостом. Стоило Бахметьеву подумать об этом, как лакричный вонючка немедленно материализовался в телефоне.

— Ну, ты где? — гаркнул он. — Через Лапландию едешь, задрота кусок?

— Уже на месте. Почти.

— Подваливай давай, недотыкомка.

Бахметьев отключился и сунул телефон поглубже в карман джинсов — так велико было желание снова набрать номер Яны Вайнрух. Когда она вернется из своего таинственного трипа неизвестно куда, за заросший акациями фейсбучный горизонт, сколько непринятых бахметьевских звонков обнаружит? Двенадцать тысяч восемьдесят один?..

— Мистер Хайд в ярости? — неожиданно повеселев, поинтересовалась Мустаева.

Опер кивнул.

— Как бы не сломал вам позвоночник.

— Думаю, до этого не дойдет.

— Все-таки придется мне вас подстраховать.

— Это лишнее, — уверил психологиню Бахметьев.

— В самый раз. Слушайте, Женя…

«Слушайте, Женя». Прямо-таки напасть с этим обращением, слишком уж часто эксплуатирует его Мустаева в последнее время. А затем следует какая-нибудь нелицеприятная для опера вещь. И далеко не всегда справедливая. Но и справедливых хватает.

— Слушайте. Он ведь вами помыкает.

— Он всеми помыкает, такой он человек. Неприятный, чего уж там. Никто не любит Ковешникова. Он сукин сын. Но всем он нужен.

— И вы терпите? — Анна пропустила последнее бахметьевское замечание мимо ушей. Слышит только то, что хочет слышать, надо же! А еще психолог.

— Все терпят. Привыкли.

— И вы?

— И я.

— И давно?

— Не очень. Года два или около того. И нет дела, которое бы он не раскрыл. Я, во всяком случае, такого не упомню. И те, кто был до меня в его группе, — тоже.

— И «Красное и зеленое» раскроет?

— Рано или поздно.

Это известие почему-то совсем не обрадовало Мустаеву, она даже свела тонкие брови к переносице.

— Не могу желать ему провала, потому что мы делаем общее дело. Но надеюсь, что когда-нибудь жизнь щелкнет его по носу. И спеси поубавится.

Никто не любит Ковешникова, да. Но Мустаева его просто ненавидит. И даже не заботится о том, чтобы эту ненависть скрыть. Как и в случае с Яной Вайнрух. Для психолога Анна Мустаева слишком несдержанна, слишком эмоциональна. Даже такой валенок, как опер Бахметьев, это понимает. И что было бы, если Мустаеву в их передвижном ментовском зоопарке сменила Яна Вайнрух? Дело бы не пострадало, точно. Пострадал бы Ковешников. Потому что шелудивый пес Ковешников может вцепиться в загривок точно такой же псине. Равной ему по силе или даже превосходящей. Но что делать с анакондой? Яна Вячеславовна — не серебряные бубенцы под дугой, как поначалу думала развеселая приземистая лошадка Женя Бахметьев. А именно анаконда, способная задушить в своих психоаналитических душеспасительных объятиях любого.

Почему Ковешников должен быть исключением?

Об исключительности Ковешникова, пусть и гипотетически пострадавшей от объятий гигантского удава, Бахметьев додумать не успел.

— Ладно. Куда конкретно вам нужно попасть? — спросила Мустаева.

— Жилищный комплекс «Диадема Клаб Хаус».

— Ого.

— Что?

— Элитная недвижимость, вот что.

— Крестовский же. Здесь другой недвижимости нет.

— Но эта — кричаще элитная, — не сдавалась Анн Дмитьнааа. — Видно, что заливали котлован деньгами, хотя сам архитектурный проект мне не нравится.

— Бывали там?

— Кто же меня пустит? — с легкой грустью произнесла владелица «Порше» — Просто бегаю на Крестовском по утрам. Так что этот осколок псевдоарабских Эмиратов ранит мне сердце. И эстетические чувства заодно.

Не в сетевое кафе нужно было приглашать Сей-Сёнагон, а, нацепив трико и переобувшись в беговые кроссовки, накручивать километры по Крестовскому, с забегом на Елагин. Где-нибудь да и перехватишь богиню психоаналитики, пристроишься в кильватер. А потом, после марафонской дистанции, можно и кофейку попить у передвижной кофейни «Кофе-авеню».