Что скрывают красные маки

Но подробности жизненного пути Шувалова опер выяснять не стал. Он стоял у огромного, в пол, окна и смотрел вниз, на стеклянный купол крытой галереи. Под куполом находился зимний сад, грамотно спланированный и разбитый на аккуратные сектора. Примерно посередине сада, на площадке в форме овала, кто-то расставил гигантские шахматы. Абрисы конкретных фигур не были видны с высоты, но поле в черно-белую клетку просматривалось хорошо.

В кабинете Шувалова тоже стояли шахматы — на специальном шахматном столике, инкрустированном перламутром. Шахматы были специальные — как и столик. То ли выточенные на заказ, то ли привезенные откуда-то из экзотической страны, где знают толк в красоте и изяществе. Индия или Китай, причем — средневековые, а не современные.

Шувалов, безостановочно ходивший по кабинету, все то время, что работники правоохранительных органов и примкнувший к ним психолог находились здесь, неожиданно остановился перед столиком. И посмотрел на него так, как будто увидел впервые.

— Ее ход, — произнес он тихим и каким-то потусторонним голосом. — Сейчас ее ход. Понимаете? Она в выигрышном положении и сейчас — ее ход.

Только теперь Бахметьев понял, что на доске разыгрывается партия. И, судя по количеству фигур, битва уже перевалила экватор. Сам Женя о шахматах не знал ничего, кроме названий фигур, да и то вечно путал ладью со слоном, а ферзя упорно называл королевой. Он никогда не стремился научиться играть. А сейчас подумал, что неплохо бы проштудировать какой-нибудь не слишком навороченный самоучитель для не слишком одаренных людей.

— Я бы напал слоном, — откликнулся Ковешников, внимательно изучая доску. — А конь на подстраховке.

— Я бы тоже напал слоном. — Голос Шувалова стал еще глуше и потустороннее. — Но она точно не сделает этого. Она выберет что-то третье. Какой-нибудь нестандартный ход. Она — необычный ребенок, понимаете?

— Нет, — честно признался Ковешников. — Еще можно пешку двинуть, вот эту. Но конь все равно на подстраховке.

На мгновение Бахметьеву показалось, что Михаил Леонидович ударит Ковешникова. Наверное, так и произошло бы, но в самый последний момент Шувалов сдержался.

— Мы с Никушей должны доиграть партию. Обещайте мне, что так оно и будет. Я заплачу любые деньги. Любые. Если вам нужны люди — скажите сколько. Любые деньги, неограниченные возможности. Только обещайте мне.

— Нет. Я не могу давать таких обещаний.

В кабинете повисла тишина. Глубокая и непроницаемая, несмотря на присутствие сразу шестерых. Бахметьев стоял у окна, Мустаева оккупировала пространство между нишей и книжным шкафом, а на кожаном диване у двери сидела заплаканная женщина лет шестидесяти — няня пропавшей Ники, с редким для северных широт именем Иванка. Именно она ждала у художественной школы девочку, которая так к ней и не вышла.

Шестым был мужчина под пятьдесят — начальник службы безопасности «Феникс CORP.», Рамиль Алимжанович Усманов. По-своему примечательная личность, на которую — при других обстоятельствах — Бахметьев непременно обратил бы внимание. Усманов был белым как лунь: довольно распространенный тип седины. Но в сочетании с темным, почти черным лицом она смотрелась почти неестественно, срабатывал эффект фотографического негатива. В Усманове было что-то от кочевника, постаревшего и погрузневшего в вечных набегах. Наверное, все его предки и были кочевниками, и вытравить до конца степную фактуру не получилось, несмотря на добротный и дорогой европейский костюм, кожаные, начищенные до блеска туфли и модный галстук.

А вот золотая заколка на галстуке выглядела немодно, да и носят ли сейчас такие заколки?

Бахметьев не в курсе дела, галстука у него нет. Джинсы, свитера и футболки есть, и даже пара хороших рубах, а галстуком никак не разжиться. Это называется ковешников-стайл.

Должно быть, в прошлом Рамиль Алимжанович был профессиональным спортсменом, боксером или борцом. Об этом свидетельствовали ломаные уши и съехавший набок нос. Детали лица начальника службы безопасности проявились не сразу. И поначалу оно показалось Бахметьеву черной ночью, заключенной в стекло иллюминатора, — ни единого проблеска, ни одной звезды. Но по мере того как он вглядывался в иллюминатор, и возникли подробности с носом. А затем узкими индейскими пиро́гами вплыли глаза. Цвета не разобрать, да и не в цвете было дело. Лишь пару раз Усманов зыркнул на опера, но и этого хватило, чтобы бахметьевские лопатки свело к позвоночнику.

Усманов — злой человек. Злой и вероломный, в отличие от хорошего человека Шувалова, мецената. И лучше не попадаться у него на пути.

А вот сукину сыну Ковешникову наплевать на ощетинившиеся копьями индейские пироги. И плевать на то, что татуированные индейцы любят полакомиться человечинкой, Ковешников ведь не человек.

Членистоногое, хехе. Ланцетник.