Что скрывают красные маки

— Одно из направлений психологии, вот чего. Изучение характера и эмоционального состояния по рисунку. Выявление глубинных психологических проблем. Существует огромное количество тестов. Масса методик. Слыхали про такое?

— Э-э… Видел в бесплатной газете заметку в три строки. На последней странице. Там, где сканворды.

— Ну, понятно. Лекцию вам читать не буду. Во всяком случае, сейчас. Но мы можем многое понять о состоянии девочки…

— Да что тут понимать? Хуже не придумаешь состояние. Тем более что информация о «Красном и зеленом» подтвердилась. Сегодня. Полоски ткани, которыми «Красное и зеленое» перевязывал запястья своих жертв, и ткань, которой были обвязаны кисти из сумки девочки, — не просто похожи. Они полностью идентичны.

Скорее всего именно об этом был телефонный звонок, заставший Ковешникова на выходе из «Диадемы».

— Подбросите до управления, Анн Дмитьнааа?

Это была первая ковешниковская просьба, адресованная Мустаевой за все время их знакомства. К тому же она была изложена простым человеческим языком, без ерничества и всегдашних подколок. И это так поразило Сей-Сёнагон, что та, не говоря ни слова, сама распахнула перед вонючкой переднюю пассажирскую дверь салона:

— Садитесь.

Прежде чем сесть, Ковешников снова стал Ковешниковым и небрежно похлопал ладонью по коже сиденья:

— Человечья?

И Мустаева тоже снова стала Мустаевой:

— Нет. Человечья идет как дополнительная опция. А у меня — базовая комплектация. Ну что, едете?

— Куда деваться.

Бахметьев, остающийся собой при любых обстоятельствах, без всякого приглашения тоже влез в салон. Ему нужно было накоротке переговорить с персоналом частной художественной школы, из которой пропала Ника. И школа была хоть и не совсем, но по пути: не какой-нибудь «Мягкий знак» между пунктом «А» (Диадема) и пунктом «Б» (Управление), а вполне себе удобоваримая «Д» — в центре, у Спасо-Преображенского собора.

— Где вас высадить, Женя? — спросила Мустаева.

— Переулок Радищева, сразу за Спасо-Преображенским…

— Я знаю.

— Но в принципе можно просто где-нибудь. Поближе к месту. За Литейным мостом хотя бы. Я добегу.

Добежите. Ага. Так должна была сказать Мустаева, после чего заблокировать двери. Но она не сказала: на переднем пассажирском сиденье сидел псоголовый Ковешников, и он был намного интереснее Анн Дмитьнеее, чем целый пучок Бахметьевых, перевязанных для верности резинкой. Несмотря на бесконечную и полномасштабную войну миров.

Они не проехали и двух кварталов, когда Ковешников ткнул пальцем в стекло:

— А это что? Притормозите-ка, Анн Дмитьнааа.

Мустаевский «Порше» мягко, едва не на цыпочках, проплыл мимо не так давно построенного дома, — пусть и не такого помпезного, как «Диадема», но тоже входящего в категорию элитная недвижимость. По фронтону здания, отсвечивающего огромными окнами, шла надпись:

«ШКОЛА ЖИВОПИСИ ЗАВЕНА ЛУККИ»

— О! — сказал Ковешников. — Завен школу открыл. Надо же.

— Ваш знакомый? — поинтересовалась Мустаева.

— Не то слово. Я его от расчлененки отмазал лет пятнадцать как, — заржал Ковешников и тут же добавил: — Это шутка, конечно.

— Господи, какой идиотизм! — Анн Дмитьнааа обратилась к зеркалу заднего вида, в котором жался Женя Бахметьев. — Вы хоть себя слышите, Ковешников?

— Иногда долетает. Но не очень часто, врать не буду.

— Так я и знала.

— Без дураков. Завен — отличный живописец. И несмотря на это, хорошо продается. В «Эрарте»[20] целый зал. Ну и по мелочи, в музеях — от Нью-Йорка до Барселоны.

— Вы, я смотрю, хорошо осведомлены?

— О питерских художниках? В общем, да. Вы как думаете, Анн Дмитьнааа, кто круче — Александр Волков или Татьяна Фигурина?

— Константин Коровин, — нахмурилась Сей-Сёнагон. — Кончайте вы с вашими доморощенными тестами, Ковешников.

— А мне нравится.

— Тоже психологом себя мните?

— В формате сканворда. На последней странице газеты, — успокоил Мустаеву следователь. — Как конкурент для вас не опасен.

— Ха-ха-ха.

Это не было смехом. Имелась лишь его внешняя оболочка; шкурка, слегка подсохшая на солнце. А уж чем там набита шкурка — одному богу известно. Но явно не симпатией к лакричному вонючке.

— Любитель. Скромный любитель. Применяю метод тыка, так сказать, — переждав искусственный мустаевский смех, продолжил Ковешников.

— Ваш метод тыка — чистой воды профанация. Любой психологический конструкт — сложная вещь, многослойная. И снимаются эти слои с осторожностью, и каждый имеет свою трактовку… Вот вы к Шувалову этому несчастному пристали. У человека единственная дочь пропала, у него внутри ад кромешный, а вы — со своим конвейерным идиотизмом. Нашли время и место.

— Знаете, почему ему Гекльберри Финн нравится? Потому что сам он — Том Сойер…

— Нормальный он мужик, по-моему, — подал Бахметьев голос с заднего сиденья. — Не говно какое-нибудь, а мог бы… Учитывая капиталы и положение в обществе.

— Нет, Бахметьев, не до капиталов ему сейчас. Совсем голову от страха потерял Том Сойер. И это самый понятный страх, самый извинительный — за жизнь своего детеныша.

Детеныш.