…Домой Бахметьев вернулся далеко за полночь. Страшно хотелось спать, а долгий день никак не желал заканчиваться. К тому же ему еще нужно было уложить в голове информацию, что собрали в последние часы, — всеми вместе и каждым по отдельности. Ничего особо прорывного в ней не было, пазлы по-прежнему не складывались, но что-то явно изменилось. Как будто они до сих пор блуждали в молочно-белом тумане, и вот туман стал… не рассеиваться, нет. Он стал выпускать на волю абрисы каких-то предметов. Вернее, детали предметов, их отдельные части — несамостоятельные, практически ничего не говорящие о целом и иногда и просто вводящие в заблуждение: как в старой притче про слепцов и слона.
Про Ковешникова не скажешь, что он слепец. Скорее сумасшедший или бойцовая собака — из тех собак, что не рвут мясо с ляжек (это было бы скучно), а давят на кости. В ожидании, когда те раздробятся к чертовой матери. Вот и сейчас бойцовый пес Ковешников все давил и давил на кость с надписью: «Папочка ты знаешь как меня спасти».
Все приставал к Мустаевой на предмет расшифровки: что с точки зрения психологии означает этот призыв. И ни один из взвешенных, почти академических ответов Анн Дмитьныыы его не устроил. Просто потому, что у него имелся свой ответ.— Будет второй транш, вот увидите, — заявил Ковешников. — Второй раз сработает голубиная почта.
— Вы хоть кого-нибудь слышите, кроме себя? — Мустаева едва не задохнулась. — Разве не то же самое я говорила полчаса назад?
Это была чистая правда. Прежде чем пуститься во все психологические тяжкие, она вполне здраво заявила, что, сказав «а», похититель не отвертится и от «б».
— «А» и «Б»? — Ковешников сунул пальцы в рот, что делал лишь в случаях, когда ему надо было отклеить от неба прилипшую тянучку.
— Да.
— Где «А» — лирическая вводная? А «Б», которая должна прилететь, — руководство к действию?
— Что-то вроде того.
— Может, это и есть инструкция? Похититель устами ребенка… Он ни о чем не спрашивает. Он утверждает. Сделай что-то — и я буду спасен.
— Спасен?
— Ну… Или спасена. В смысле девочка. Она будет спасена, конечно.
— И что именно должен сделать Шувалов?
— Это не денежный вопрос. «Красному и зеленому» деньги не нужны, до сих пор он прекрасно без них обходился. Учитывая, что у всех трех взрослых жертв ничего не пропало. До сих пор он никак не проявлял себя…
— А теперь?
Ковешников ответил Сей-Сёнагон не сразу: он жевал пиццу. Как ему удавалось совмещать ее в одной пасти со сладкой лакрицей — загадка. Первая коробка уже была опустошена и сброшена под стол, и Ковешников приступил ко второй. Бахметьев, наспех перекусивший в городе после визита в художественную школу, от пиццы отказался. Отказалась и Мустаева, которая терпеть не могла антисанитарию в ковешниковском кабинете: такому утонченному созданию здесь не только есть — находиться было неприятно. И теперь оба они интеллигентно давились кофе из кофейного аппарата, стоявшего в коридоре. И наблюдали, как Ковешников, заглотив слишком уж большой кусок, облизывает пальцы.
— Э-э…
— Не подавитесь. Прожуйте сначала.
— Все в порядке. Значит, до сих пор он никак не проявлял себя. А теперь решил пообщаться. Я же говорил, что почерк меняется, — самодовольно улыбнулся Ковешников. — Вот он и изменился.
— С кем? С кем он решил пообщаться?
— С тем, кто захочет его выслушать. Или… с тем, кто не может его не выслушать. Кто будет обязан слушать.
— А если нет? Если не получится выслушать или услышать?
— Он убьет ребенка. И шахматная партия останется не доигранной до конца, а могло бы получиться красиво.
Еще совсем недавно трепетная Мустаева не спустила бы следователю столь откровенный цинизм, но сейчас пропустила его глумливую реплику мимо ушей. Ко всему можно привыкнуть, вот оно что. Бахметьев же привык? Привык. И ничего, не кашляет.
— И все-таки… Мне кажется, это разные истории, Ковешников.
— Какие именно?
— Убийства девушек и это странное похищение. Не монтируются они. Никак.
— Был бы полностью согласен с вами, Анн Дмитьнааа. Полностью. Если бы не эта херова зеленая ткань с красными цветуечками. Во всех случаях полоски отрезаны от одного куска, это уже подтверждено экспертизой. И наш парень…
— Значит, парень.
— А что, есть сомнения? — Ковешников посмотрел на Сей-Сёнагон с любопытством. И даже отставил руку с очередным куском пиццы, который собирался запихнуть в рот.
— В таком случае это должен быть выдающийся парень. Необычный. Способный легко заинтересовать ребенка. Причем ребенка такого же необычного и выдающегося.
— Это вам няня в уши напела? Ну, так она — человек некритичный. Приставлена к малолетней фигурантке, можно сказать, с младенчества. Своей семьи нет, одна как перст, вот и нашла предмет обожания на старости лет.
— Шахматы, — бросила Мустаева. — Ника блестяще играет в шахматы. Вы сами видели. А это говорит о…
— Ни о чем это не говорит. И ничего особенного я не видел. Видел фигуры на доске. Незаконченную партию. Вот вы как думаете, Анн Дмитьнааа, кто круче — Вишванатан Ананд или Веселин Топалов?[21]