Что скрывают красные маки

Несомненным преимуществом «Хычинной» было наличие видеокамеры, хоронившейся в винограде, но надежды на нее не оправдались: место камеры занимал муляж. Об этом Бахметьев узнал через пять минут от хозяев, двух братьев-осетин. Визит оперуполномоченного их не удивил, накануне они уже давали показания — по горячим следам, сразу после исчезновения девочки. Бонусом шли свежайшие воспоминания об Иванке, которая коротала здесь время во вторник и четверг еженедельно, вот за этим столиком у окна.

Вообще крохотный зальчик вмещал всего лишь два столика и стойку вдоль стены, а окно было единственное.

В простенке, примыкающем к окну, висела клетка с канарейкой. Точнее, кенарем, который при появлении Бахметьева стал выводить трели и рулады. Как бы тебя заткнуть, все думал Женя, пытаясь сосредоточиться на том, что говорят ему братья об Иванке. Обычно она читает книги, или вяжет, или смотрит в окно. В окно она может смотреть долго.

Долго, — сказал Первый брат.

Долго-долго, — сказал Второй брат. О-очень долго. Как будто за окном — ее жизнь. И ей самой в эту жизнь никогда не попасть.

— Вы поэт? — поинтересовался Бахметьев у Второго брата.

— Нет, — ответил тот. — Зачем поэт? Агроном. Но сейчас — пекарь.

— Иногда ей звонят, и она уходит, — сделал вид, что вспомнил, Первый брат.

— Часто?

— Иногда. Вчера вот позвонили. Четырех еще не было. Она ушла, вернулась через полчаса, потом снова ушла. Потом пришли не ваши, но грозные. А потом уже ваши.

В следующие две минуты братья расспрашивали о Нике, с которой были знакомы опосредованно, через оконное стекло. И, выслушав неутешительный бахметьевский ответ, грустно закивали щетинистыми щеками. И затрясли косматыми головами с неловко нахлобученными на них белыми поварскими шапочками.

От осетинских пирогов на вынос Бахметьев отказался.

…По мере того как дребезжащий каждой своей деталью, больше похожий на гроб Дракулы лифт карабкался с этажа на этаж, Бахметьев все начислял и начислял старшему следователю баллы: по десятке — за каждый этаж.

А потом — взял и отнял все.

И Ковешников ушел в жесткий минус, потому что в глаза не видел ДХШ «Ультрамарин». А Бахметьев увидел, и ему неожиданно понравилось. Он даже пожалел, что не умеет рисовать. Треугольные елки и дом с трубой он еще воспроизвел бы, но все остальное, включая кошачьих лемуров, — хренушки.

«Ультрамарин» занимал небольшое, из трех комнат и коридора, крыло на последнем этаже. Очевидно, раньше это была квартира-мастерская какого-то художника; не забыть бы спросить — какого, подумал Бахметьев. Просторный коридор увешан детскими картинами, плакатами и постерами; в нем же стояло два стандартных огнетушителя и сразу пять разнокалиберных вешалок. Комнаты, произрастающие из коридорного ствола, тоже были неравнозначны: зал метров пятидесяти с панорамными окнами; зальчик метров тридцати, с высокими окнами и эркером; и небольшая квадратная кухня — с круглым столом посередине и кожаным диваном в углу. Над диваном висела картина с двумя сидящими на дереве сказочными существами: то ли птицы с женскими головами, то ли женщины с птичьими телами, Бахметьев так и не решил. Одна женщина-птица была черной, другая белой, у обеих — длинные волосы, серьги, бусы и что-то вроде корон. Назвать их счастливыми язык бы не повернулся, но и особо грустными они не выглядели. По крайней мере, одна из них.

Женщины на грани нервного срыва, так будет вернее.

— «Сирин и Алконост», — прерывающимся шепотом представил женщин-птиц молодой человек, с которым Бахметьев познакомился три минуты назад.

— Красиво.

Молодого человека звали Павел Пу́спанен, он был директором ДХШ «Ультрамарин» (о чем свидетельствовала целая пачка документов с гербовыми печатями), а также преподавал рисунок, живопись и композицию. Его жена Екатерина Пуспанен, ныне находящаяся в творческой командировке на острове Коневец, отвечала за то же самое плюс скульптура и история искусств (о чем свидетельствовала другая пачка документов).

Оба были индивидуальными предпринимателями.

— Вы не думайте, у меня с лицензией все в порядке, — едва не заплакал Пуспанен, как только Бахметьев показал ему свое удостоверение. — Это экспериментальная школа, мы с женой преподаем по собственной методике. Она уже одобрена департаментом образов…

— Я по поводу исчезновения Ники Шуваловой.

Голос Пуспанена, и без того тихий, сел окончательно:

— Ужасно. Ужасно. Не могу переживать все это снова и снова. Я вчера подробно описал вашим товарищам. В свободной форме, на пяти листах. Ника очень талантливая девочка. Не очень управляемая, но очень талантливая. Одна из лучших моих учениц. Ее ждет большое будущее, поверьте мне.

— Вернемся к настоящему.

— Да, конечно. Хотя я все изложил.

— Тем более вам будет легко.