Что случилось прошлой ночью

В тот вечер, выплакав все слезы и погрузившись в тупое оцепенение, я села внизу перед камином и уставилась на рождественскую елку. Всего неделю назад Фрейя смотрела на нее круглыми от изумления глазами. На предыдущее Рождество – первое в ее жизни – она была совсем крошкой, всего четырех месяцев от роду. Но теперь она воспринимала все иначе. Она протянула руку, чтобы дотронуться до колючих ветвей, и с хихиканьем похлопала ладонями по ярким игрушкам. Эйден поднял Фрейю, сделав вид, что собирается посадить ее на елку. Наш ангел на верхушке рождественского дерева. Она улыбнулась, и от ее улыбки мне захотелось одновременно смеяться и плакать. Счастье переполняло меня.

А теперь Фрейю забрали. Дом казался пустым и тихим, и всеми забытая елка наблюдала за мной, одиноко стоя в углу маленькой комнаты.

Я свернулась калачиком на диване, не в силах заснуть в нашей постели без Эйдена, и смотрела на огонь в камине, пока тот не погас. Затем потянулась за пачкой таблеток, лежавшей на кофейном столике, и уставилась на две таблетки, которые выпали мне на раскрытую ладонь. Меня охватили сомнения.

Не надо этого делать, сказала я себе. Мне не следует их принимать.

Ты уже все потеряла. Какой вред таблетки могут причинить теперь?

Я открыла рот, положила их на язык – и проглотила.

38

Мои глаза закрыты, голова опущена так, что подбородок касается груди, ногти царапают ладонь.

– Вы будете отвечать на вопрос, Наоми? – спрашивает Уокер.

– Я не могу, – бормочу я.

– По нашим данным Эйден вернулся домой из командировки и обнаружил Фрейю со сломанной рукой, а вы в это время беспробудно спали на кровати. Все так и было?

– Она упала.

– Вы принимали снотворное каждую ночь?

Киваю.

– Ответьте на вопрос вслух, пожалуйста.

– Да.

– Зачем вы принимали эти таблетки?

Качаю головой, сопротивляясь желанию зажать уши руками, словно ребенок, который пытается отгородиться от неприятных насмешек.

– И вы до сих пор их принимаете.

– Да.

– Вы могли бы назвать себя зависимой от этих таблеток? Вы сейчас испытываете зависимость?

– Это был несчастный случай, – повторяю я машинально.

– И при этом вы утверждаете, что смерть Фрейи тоже была несчастным случаем. А мы знаем, что это не так. Это очень удобное совпадение – оба раза несчастные случаи происходили, когда ваша дочь оставалась наедине с вами.

– Я бы никогда не причинила ей вреда.

– И все же она пострадала, не так ли?

– Пожалуйста, поверьте мне, я бы никогда не причинила ей вреда. Я бы никогда даже мысли не допустила о том, чтобы сделать ей больно.

– Никогда?

– Конечно, нет. Я люблю ее.

Дженнинг откидывается на спинку стула и массирует шею, пальцами сильно сминая кожу. Впервые я замечаю блеск обручального кольца на свету. Нравится ли его жене, что он детектив? Не возражает ли она, когда остается одна посреди ночи? Хотела бы она, чтобы он ночевал дома, а не пропадал на работе? Или она ценит его за это, успокаивая себя тем, что да, пусть он работает круглыми сутками и его вечно нет дома, но зато он хороший человек?

Неужели главное – быть хорошим человеком?

Правой рукой машинально касаюсь собственных колец. Бриллиант тусклый – его не чистили годами, – но он все еще отчаянно пытается сиять. Обручальное кольцо – простой ободок – гордо держится рядом, несмотря на то, что металл поцарапан. Я щелкаю всеми пальцами по очереди и пытаюсь дышать медленно, но воздух не выходит из груди, как будто я чем-то подавилась.

– Мы связались с вашим терапевтом… доктором Гэлбрейт, – говорит Дженнинг, и его слова звенят у меня в ушах. Мое тело дергается, как будто меня ужалили, и, заметив это, детектив поднимает брови. – Она направила нас к Антонии Росс. Мы получили историю вашей болезни.

И вот он – момент, которого, как мне кажется, я ждала с самого начала. Мгновение тишины, эта задумчивая пауза, прежде чем небо разверзнется и начнется буря.

Они знают.

Но что именно им известно?

Кажется, будто они знают все: будто у них есть все кусочки моей жизни, и они складывают их воедино, создавая историю. Мою историю.

И вот тогда я его замечаю. Он лежал все это время здесь, под папками с доказательствами и документами. Прятался у всех на виду. Как я могла не узнать потертую кожу на корешке и эти страницы, заметно потрепанные из-за того, что мои пальцы годами перелистывали записи?

Мой дневник.

Дженнинг откашливается и смотрит мне прямо в глаза пристальным взглядом.

– Расскажите нам о своем нервном срыве.

39

Комната расплывается перед глазами, словно я нахожусь под водой, все вокруг двигается и меняет очертания. Хватаюсь за край стола, впиваюсь ногтями в его металлический край, но все равно не могу остановить его раскачивание. Не могу удержаться на месте.

Нужно сосредоточься на одной точке. Да… нужно сконцентрироваться на чем-нибудь, на чем угодно, на постукивании ручки Уокера по блокноту, но… я не могу. Дневник невольно притягивает к себе мой взгляд, и, как бы мне этого ни хотелось, отвернуться не получается.

Они знают.

Давно ли им все известно?