Что такое историческая социология?

Внутри номенклатуры коммунистической эпохи Кинг и Селеньи (King and Szelenyi, 2004) обнаруживают расколы: те, кто старался подняться из средних страт, но был блокирован партийными функционерами более высокого уровня, искали другие каналы мобильности в частично приватизированном экономическом секторе, возникшем при коммунизме. В той степени, в какой частное предпринимательство предлагало более высокие доходы, нежели партийные посты, партийные функционеры более низкого уровня приходили в бизнес, создавая раскол между собой и партийными элитами, а также со средними стратами, по-прежнему отдававшими свои усилия сохранению или продвижению своей карьеры внутри партии. Вот так технократы в восточноевропейских партиях, понявшие, что их карьера и надежды на реформирование блокированы, нашли в возникающем частном секторе новый способ подняться наверх и бросить вызов государственному социализму; именно поэтому они и распрощались с государственным социализмом и стали передним краем капиталистического предпринимательства.

В анализах Селеньи и соавторов мобильность и порождение неравенства представляют собой комплексный и контингентный процесс. Со сменой политической среды изменяется и цель, к достижению которой стремится любой индивид. Там, где партийный пост некогда являлся определяющим фактором материальных вознаграждений, власти и престижа, открывшийся частный сектор создал новый путь наверх и новый набор вознаграждений: деньги без власти и меньший престиж, чем давал партийный пост. Как только партийное правление рухнуло и пост в номенклатуре перестал считаться чем-то особенно престижным, то же самое произошло и с защищенностью подобных постов, и с благоприятными возможностями для дальнейшего подъема.

Как только известные пути к мобильности изменились, произошло сращивание изменчивых частных расчетов членов партии и средних страт, которое привело к появлению новых оснований для противостояния государственному социализму. «Это была действительно новая технократическая элита, а не те диссидентствующие интеллектуалы, с которых начались требования второй экономической реформы» в 1980-х годах (King and Szelenyi, 2004, р. 120). Технократы с их расчетом и чутьем, устроившиеся в полуприватизированных государственных фирмах и рассчитывавшие воспользоваться благоприятными возможностями в случае дальнейшей приватизации этих фирм, стали политической силой. Технократы бросили вызов легитимности партийного правления. Как показывают Эял, Селеньи и Таунсли, в странах Восточной Европы этот процесс не был единообразным. В тех странах, где экономическая либерализация ушла дальше уже в 1960-1970-х годах, технократическая элита была многочисленнее и у нее был более реалистичный шанс получить выгоду от рывка к дальнейшей либерализации. Вот почему в Венгрии и Польше этот политический сдвиг произошел главным образом за счет внутренних сил, тогда как в других странах Восточной Европы партийное правление и государственный социализм внезапно обрушились в 1989 году, когда горбачевский Советский Союз отозвал свою поддержку устаревших партийных режимов и подтолкнул их к скорейшему реформированию.

Крах государственного социализма открыл новые возможности для мобильности и развития структур неравенства после 1989 года. Вероятность получения членами средних страт выгоды от расширения уже либерализованных экономик в Венгрии и Польше была больше, чем где-либо еще в Восточной Европе. При отсутствии в остальных странах Восточной Европы и в России уже существующего прочного и жизнеспособного частного сектора пути наверх были гораздо более фрагментированными. «В России технократии не только не удалось сместить бюрократическую элиту. Применительно к этому случаю едва ли вообще можно говорить о различии между технократией и бюрократией» (Eyal, Szelenyi, and Townsley, 1998, p. 167). Эял и соавторы приходят к выводу, что восточноевропейские государства были ближе к этой российской действительности, нежели к образцу Венгрии и Польши, и поэтому партийные функционеры на Востоке имели больше возможностей для участия в «политическом капитализме», обогащаясь за счет присвоения государственных активов, а не за счет создания новых предприятий, самостоятельно или совместно с инвесторами из Западной Европы. Поэтому элиты в Восточной Европе тоже практиковали иную политику — они стремились усилить те государства, в которых занимали посты и из которых могли извлекать выгоду.