Что такое историческая социология?

Секком (Seccombe, 1993) отмечает, что действенный контроль рождаемости нуждается в участии обоих партнеров. Опираясь на дневники, письма и редкие очерки государственной и частной жизни Европы XIX века, он показывает, что женщинам не терпелось ограничить размер их семей еще за несколько десятилетий до того, как в этом желании к ним присоединились мужчины. Усилия женщин не встречали положительного отклика со стороны мужей, отказывавшихся практиковать coitus interruptus (прерванный половой акт), заниматься негенитальным сексом или использовать презервативы, и натыкались на препятствия как со стороны врачей, отказывавшихся обсуждать действенные методы контроля рождаемости, так и со стороны правительств, стремившихся повысить рождаемость, чтобы обеспечить государство работниками, налогоплательщиками и солдатами. И все же к началу XX века во многих странах Западной Европы меры по контролю рождаемости практиковались рабочим классом достаточно эффективно, чтобы значительно сократить рождаемость. Как же это произошло?

Секком выявляет факторы, которые преобразили мировоззрение и практики семей рабочего класса. Решающую роль в этом сыграли государства и элиты. В XIX веке супружеские пары из элиты ограничили свою фертильность, показав мужчинам и женщинам из рабочего класса, что подобное возможно и что количество детей — это не вопрос судьбы. Секком подкрепляет эту гипотезу нарративными свидетельствами, обильно цитируя дневники и письма представителей рабочего класса. Во-вторых, изменился экономический расчет супружеских пар из рабочего класса. Как только государства с успехом заставили родителей все больше и больше лет держать своих детей в школах, родители уже не могли наживаться, отправляя своих детей работать. Так дети из экономических активов, начинавших приносить отдачу в возрасте 8-10 лет, превратились в статью расходов, вплоть до достижения ими двенадцати- или четырнадцатилетнего возраста, незадолго до того, как они покидали родительский дом. Хотя введение государством массового школьного обучения и не преследовало цели сокращения рождаемости, именно оно и вызвало данный эффект.

Стоило супружеским парам из рабочего класса прийти к согласию по поводу желательности ограничения размеров своих семей, как контроль рождаемости стал политическим вопросом. Терборн заметил (но не объяснил почему), что правительства в Скандинавии, а затем и в ряде других стран приняли курс, упростивший для граждан меры по контролю рождаемости и снижению фертильности. Ответ Секкома таков: правительственные программы обеспечения контроля рождаемости (или легализации доступа к таковому) были откликом на народное давление. Таким образом, скандинавские правительства проводили прогрессивный курс в отношении контроля рождаемости и прав женщин, потому что их прежняя политика массового образования изменила структуру экономики, трансформировала семейную динамику и привела избирателей из рабочего класса к внесению контроля рождаемости в политическую повестку.

Труд Секкома о европейских семьях в период промышленной революции показывает, как можно использовать исчерпывающий анализ документов из повседневной семейной жизни для прояснения динамичного взаимодействия между макроизменениями в экономике и структурными изменениями в семье. Он замечает (однако не прорабатывая этот вопрос до конца), что семьи стали политическими акторами, оказывающими давление на государства и партии, чтобы те отвечали их заботам и шли навстречу их требованиям. Именно на этой проблеме и сосредотачивает свое внимание Джулия Адамс (Adams, 2005). Ее волнует анализ того, как семьи элит защищали и продвигали свои интересы, а также влияние, которые эти усилия оказывали на соответствующие структуры и траектории государств. Адамс проводит связь между семьей и государством, так же как Эмай, которую мы разбирали выше, увязывает семью с капиталистической динамикой.

Вслед за Вебером Адамс видит в патримониальном правлении «государство, [в котором] политическая власть и администрирование считаются “личной собственностью” правителя» (Adams, 2005, р. 16). Адамс не ограничивается рамками, предложенными Вебером, и привносит в свой анализ гендер и семью, показывая, что главы патриархальных семей в Европе раннего Нового времени не были только лишь индивидами, действовавшими в видах своей личной выгоды и присваивавшими для этого государственную собственность и власть. «Патриархат шире, чем идея [Секкома (Seccombe, 1992)] о некоей форме семьи, характеризующейся главенством мужчины» (р. 31–32). Вместо этого главы патриархальных семей являлись главами домохозяйств, в которых существовали сложные и переменчивые внутренние отношения, сказывавшиеся на их реальной способности бороться за государственную власть или накапливать богатства.