Что такое историческая социология?

Исследовательская деятельность исторических демографов сосредоточена на решениях пар вступить в брак и иметь детей; они стремятся выявить факторы, объясняющие темпоральные и географические различия в коэффициентах фертильности (fertility rates). В большинстве этих исследований предпринимаются попытки объяснить личный выбор, как его представляют, например, Кингсли Дейвис (Davis, 1955), Джон Хайнал (Hajnal, 1965) и Лутц Беркнер (Berkner, 1978); многие, подобно исследователям «достижения статуса», концентрируются на индивидуальных характеристиках, чтобы объяснить различия в доходах. Эти авторы сравнивают общества, в которых пары образуют нуклеарные семьи (а стало быть, до вступления в брак и появления детей им необходимо накопить достаточно ресурсов, чтобы поддерживать собственное домохозяйство) с обществами, в которых молодые пары могут вступать в брак и иметь детей в более раннем возрасте, так как они могут опираться на поддержку той расширенной семьи, в которой они живут. Эти исследователи показывают, как совместный эффект особенностей наследования и ведения домашнего хозяйства определяет порядок доступа к земле и создает стабильные демографические закономерности[17]. Этот подход, подобно исследованиям «достижения статуса», тяготеет к тому, чтобы преемственность индивидуальных и семейных практик исследовалась отдельно от национальных и локальных экономических и политических сил, нарушающих и трансформирующих демографические и семейные закономерности, однако в свою очередь также находящихся под влиянием гендера и семьи.

Книга историка Лоуренса Стоуна «Семья, секс и брак в Англии, 1500–1800 годы» (Stone, 1977) является одним из первых примеров усилия, направленного на то, чтобы, взяв одну страну на протяжении нескольких столетий, проследить изменения структуры семьи и культурных ожиданий и действительных практик, существовавших у элит и средних классов в отношении брачных отношений и воспитания детей. Стоун объясняет эти изменения в терминах сдвигов, повлиявших на способность государства вмешиваться в дела родственных групп и семей, — того, что он считает колебаниями между либерализмом и подавлением. Если говорить о еще более недавнем времени, Уолли Секком (Seccombe, 1992) рассматривает взаимодействие между темпоральным изменением в рамках семьи — когда ее члены «достигают положения, обеспечивающего средства к существованию», приобретают жизненное пространство (землю и/или жилище), заводят семью, вступают в брак, рожают и растят детей и обеспечивают своих пожилых родителей» (р. 25) — и трансформациями в способе производства. Он прослеживает, как крестьяне (взятые как семьи и как локализованные и региональные классы) корректировали свою фертильность и видоизменяли структуру своих семей, стараясь воспротивиться или смягчить их эксплуатацию землевладельцами. Таким образом, переход от расширенных (родовых) к нуклеарным семьям и неоднократные попытки максимизировать, а не сократить фертильность оказываются в анализе Секкома результатом появления новых возможностей, созданных наемным трудом для того, чтобы младшие члены родовых семей могли уйти от манориальных ограничений, а их старшие члены — обрести инструмент давления на землевладельцев.

Проблематика Секкома дополняет проблематику Шанина, которую мы разбирали в предыдущей главе. Шанин рассматривал размер семьи как данность, описывая, но не объясняя изменения в фертильности, что позволило ему изучить, как практики в рамках семей или отдельных местностей сплавлялись в политическую силу, которая сказывалась на куда более высоком уровне политики. Секком же, напротив, объясняет, как изменения в способе производства (прежде всего, распространение наемного труда в столетия надомной системы и протопромышленности) сказывались на размере семьи и ослабляли расширенные семьи. Как бы то ни было, сосредотачивая внимание на взаимодействии между семьей и способом производства, он упускает то, чем приходится жертвовать на промежуточном политическом уровне. В отличие от Шанина, Секком не показывает, как семейные практики сказывались на тех политических конфликтах, которыми создавались и проталкивались вперед трансформации в способе производства. И все же в следующем томе (Sec-combe, 1993) о промышленной революции он объясняет, как семьи начали выдвигать политические требования контроля рождаемости. Этим самым Секком конструирует причинную модель, объясняющую появление широко распространенных действенных мер по контролю рождаемости и последующий резкий спад фертильности в нескольких (а затем еще и в других, хотя и не во всех) регионах мира — переход, описанный, но не объясненный Йораном Терборном (Therborn, 2004) в его глобальной истории типов семьи XX века.