Что такое литература?

(6) Эти бесстрастные замечания вызвали бурю страстей. Однако и речи в защиту, и ответные наскоки, вместо того, чтобы меня переубедить, только усилили мое убеждение в том, что сюрреализм утратил – быть может, временно, – свою актуальность! Я прихожу к заключению, что большинство его защитников склонны к эклектике. Сюрреализм превращают в культурное явление «большой значимости», в «достойную подражания» позицию и пытаются потихоньку впихнуть его в рамки буржуазного гуманизма. Будь сюрреализм еще жив, кто бы поверил, что он согласится сдабривать вольными шуточками с фрейдистской начинкой весьма пресный рационализм г-на Алкье?[370] По сути, он стал жертвой того самого идеализма, против которого так долго сражался; «Газетт де Леттр», «Фонтен», «Каррефур»[371] – как много желудков, всячески старающихся его переварить. Если бы какой-нибудь Деснос[372] мог прочесть в 1930 году такие верноподданнические строки г-на Клода Мориака[373], этого юного амилаза[374] IV Республики: «Человек борется против человека, не понимая, что только против определенной, ограниченной и ложной концепции человека всем людским умам следовало бы в первую очередь выступить единым фронтом. И сюрреализму об этом известно, он взывает к этому уже двадцать лет. В своем качестве познавательной деятельности сюрреализм свидетельствует о том, что все следует придумать заново – и способы мышления, и традиционные способы чувствования»; так вот, если бы Деснос мог прочесть это, он наверняка выразил бы свой протест: сюрреализм не был «познавательной деятельностью»; он, в частности, заявлял о себе такой известной фразой Маркса: «Мы хотим не понять мир, мы хотим его изменить»; и сюрреализм никогда не хотел «единого фронта сознательных людей», чудесным образом напоминающего Объединение французского народа[375]. Против подобного весьма дурацкого оптимизма сюрреализм всегда выдвигал жесткую сцепку внутренней цензуры и подавления; если бы и мог существовать общий фронт всех людских умов (однако насколько же подобное сочетание: «людские умы» выглядит во множественном числе далеким от всякой сюрреалистичности!), то подобный фронт явил бы себя только после Революции. В свои лучшие времена сюрреализм не потерпел бы, чтобы его рассматривали под таким углом зрения. Он посчитал бы – и в этом его сходство с коммунистической партией – что всякий, кто не поддерживает его полностью и безоговорочно, выступает тем самым против. Отдает ли себе сюрреализм отчет в том манипулировании, объектом которого он теперь стал? Чтобы просветить его на сей счет, напомню, что г-н Батай, прежде чем публично сообщить о том, что он заберет свою статью, предупредил Мерло-Понти[376] о своих намерениях в частной беседе. Этот поборник сюрреализма тогда заявил: «Я очень многое ставлю Бретону в вину, но нам надо объединиться с ним против коммунизма». Этим все сказано. Полагаю, я выказал больше уважения к сюрреализму, обратившись ко временам его пылкой молодости и обсуждая его цели, чем мог его выказать, пытаясь сюрреализм впитать. Правда, большой благодарности я от него не дождусь, поскольку, подобно всем тоталитарным партиям, это движение настаивает на неизменности своих взглядов, дабы утаить их постоянные изменения, и по такой причине не любит, когда обращаются к его давним заявлениям. Многие из одобренных руководителями движения текстов, обнаруженных мною сегодня в каталоге сюрреалистической выставки («Выставка-1947»), куда ближе к беззубому эклектизму г-на Клода Мориака, нежели к воинственным бунтам первоначального сюрреализма. Вот, например, несколько строк, принадлежащих г-ну Пастуро[377]: «Политический опыт сюрреализма, который заставил его около десяти лет помещаться в непосредственной близости от партии коммунистов, в высшей степени показателен. Попытаться следовать курсом компартии значило бы поставить себя перед выбором между предательством моральных принципов и бездейственностью. Это вступает в противоречие с мотивами, некогда побудившими сюрреализм обратиться к политическому действию, ведь среди них есть как непосредственные требования в духовной сфере, преимущественно в сфере морали, так и преследование более отдаленной цели, каковой является полное высвобождение человека, а также и дальнейшее продвижение, вслед за партией коммунистов, по проложенному ею пути сотрудничества между классами. И вместе с тем очевидно, что политика, на которую можно было бы возлагать надежду относительно возможности увидеть осуществление чаяний пролетариата, это отнюдь не политика так называемой левой оппозиции по отношению к коммунистической партии, и отнюдь не политика анархистских групп… сюрреализм, которому предписана роль поборника бесчисленных реформ в сфере сознания и особенно в области реформирования законов морали, не может больше участвовать в политической деятельности, неприменно жертвующей моралью в пользу результативности; он не может (если только не откажется от освобождения человека в качестве поставленной для достижения цели) участвовать в политической деятельности, обязательно нерезультативной в силу ее почтительного отношения к принципам, которые, как она полагает, ей не следует нарушать. А потому сюрреализм замыкается в себе. Его усилия по-прежнему будут направлены на то, чтобы добиться удовлетворения давнишних требований, и на то, чтобы участвовать в освобождении человека, но только все это должно быть сделано другими средствами».