Что вдруг

Затем он начал меня брить, вдавливая мне пальцы в лицо, чтобы растянуть кожу, поворачивая и вертя мою голову то в одну сторону, то в другую, и все время весело поплевывая. Пока он орудовал на грубых частях моего лица, я не страдал, но когда он начал скрести, соскабливать и тянуть меня за подбородок, слезы выступили у меня на глазах. После этого он обратил мой нос в рукоятку, чтобы ловчее брить углы моей верхней губы, и благодаря этому я мог ощутительно убедиться, что в число его обязанностей в лавке входила чистка керосиновых ламп. Прежде я часто, от нечего делать, спрашивал себя: кто этим занимается – подмастерья или же сам хозяин?

Становление архетипа «власть – цирюльник» в русской культуре восходит к «стрижению бород» бояр при Петре І³⁵, отразившись затем в образном инвентаре западников и славянофилов (воспетая Мандельштамом богохранимая «Хомякова борода»³⁶ и буржуа Фигаро у Герцена). В 1920-х европейская литература предложила еще один парадоксальный поворот в этом уравнении: ничтожный парикмахер изменяет ход мировой истории в переведенном на русский язык романе немецкого писателя Лео Перуца «Тюрлюпен» (1924).

Из нередких образчиков топоса «парикмахер-олигарх»³⁷ обратимся к случаю, когда тема парикмахера пронизывала репутацию одного и того же, как, в известном смысле, носителя власти³⁸, так и, в известном смысле, поэта. Речь идет о «строгом»³⁹, но уступчивом⁴⁰ и «всепонимающем» (последнее качество ретроспективно преувеличивалось мемуаристами в видах сиюминутной полемики⁴¹) Анатолии Васильевиче Луначарском, о котором сохранились записанные сексотом слова Мандельштама в 1933 году:

Ну что же, читали мы стихи Луначарского, скоро, наверно, услышим рапсодии Крупской⁴².

Некогда его изобразил стилизованный лубок⁴³ (предположительно идущий вослед парикмахерам Михаила Ларионова⁴⁴) Александра Глускина (художника из группы с провоцирующим названием «НОЖ» – Новое общество живописцев) «Наркомпрос в парикмахерской»⁴⁵. Луначарский, наконец, являлся автором драмы «Королевский брадобрей» (1906).

Первым вспомнил о давнем сочинении свежеиспеченного начальника над культурой живший тогда в Америке беллетрист и драматург Осип Дымов: