Чтоб никогда не наступала полночь

Повинуясь жесту сэра Кентигерна, тюремщики-гоблины навалились на тяжелую створку бронзовой двери и вновь затворили темницу.

Действительно, внутри царила непроглядная, абсолютная тьма. Защита от человеческой веры давно развеялась, и это все, что Луна могла бы сказать о том, сколь долго сидит взаперти, а уж когда сможет выйти на волю – если, конечно, такое случится… о сем она даже не подозревала. Халцедоновый Чертог не простирался за пределы лондонских стен, однако Тауэр находился внутри и также имел отражение под землей. В эти темницы Инвидиана бросала тех, кто вызывал ее особое недовольство. И если смертный, лишенный пищи, вскоре умрет, а без воды умрет и того скорее, то с дивными дело обстояло иначе. Их угасание могло тянуться годами.

«Луна и Солнце, – думала Луна, сидя во тьме, – когда я успела сделаться столь одинокой?»

Ей не хватало… пожалуй, ей не хватало всего на свете. Вся фальшивая, ложная жизнь, созданная Луной для себя самой, вмиг обратилась в прах. Ей не хватало даже Анны, хоть в этом и не было ни малейшего смысла: на самом-то деле никакой Анны никогда не существовало.

Все это будило воспоминания, давным-давно похороненные и забытые. Не только о недавней жизни при дворе Елизаветы, но и о той окутанной дымкой тумана – как же давно это было? – эпохе до ее появления в Халцедоновом Чертоге. Луна уже не помнила, где жила в те времена, кто окружал ее, но знала: та жизнь была иной. Проще, мягче. Отнюдь не сплошной смертоносной интригой.

Как же она устала от интриг! Как же устала от того, что рядом нет тех, кого от чистого сердца можно назвать друзьями…

– Слишком много бренного хлеба смертных, – прошептала Луна самой себе, просто затем, чтоб разогнать тишину.

Год жизни среди людей изменил ее, сделал мягче. Заставил пожалеть об утрате таких бренных вещей, как дружеское тепло и товарищество. Теперь она изобретала, сочиняла воспоминания, подобно Тиресию, с головой уходя в грезы, скучая по небывалому, невозможному миру.

Хотя это, конечно, неправда. На свете существуют иные дивные – те, с кем вполне можно дружить. Сестры Медовар – живое тому доказательство.

Существуют, да… но только не в стенах Халцедонового Чертога.

И если Луне хочется уцелеть, позволять себе подобных фантазий нельзя.

Луна крепко стиснула зубы. Чтоб избежать чужих козней, прежде всего нужно отыскать путь на свободу. Иначе – никак.

За дверью темницы зазвенели ключи. Замок лязгнул, заскрежетал, и дверь со знакомым протестующим скрипом петель отворилась. Из коридора внутрь хлынул свет. Поднявшись на ноги, Луна оперлась о стену и медленно, не без опаски, градус за градусом поднимая взгляд, дабы глаза постепенно привыкли к свету, повернулась к выходу.

В темницу кто-то вошел. Не настолько горбатый и уродливый, как гоблин. Не настолько рослый, как Кентигерн. Однако и не Тиресий: силуэт вошедшего треугольником расширялся книзу. Дама в придворном платье…

– Оставь двери открытыми, – мелодично, с заметным акцентом сказала гостья. – Она не сбежит.

Гоблин за порогом почтительно поклонился и отступил назад.

Тем временем глаза Луны наконец-то привыкли к свету. Гостья шагнула в сторону, свет из коридора упал на ее лицо, и Луна с немалым изумлением узнала ее.

– Мадам, – сказала она, склоняясь перед гостьей в реверансе.

Среди тюремного убожества посланница Двора Лилии – в хрустальном платье согласно последней моде, прекрасные волосы цвета меди завиты, зачесаны кверху, убраны под элегантную шляпку – выглядела безупречнее прежнего. Не без отвращения окинув взглядом грязную Луну, мадам Маллин Ле Санфон де Вейль приветственно склонила голову.

– Этот шевалье позволил мне побеседовать с вами и обещал конфиденциальность.

Возможно, Кентигерн даже сдержит слово – хотя бы потому, что не настолько хитер, чтоб отыскать на сии сведения покупателя.

– Разве нам требуется конфиденциальность, madame ambassadrice[26]?

– Да, если вы решите принять предлагаемую мной сделку.

Казалось, разум Луны заржавел подобно дверным петлям. Французская посланница предлагает помощь – это она вполне поняла. Но с какой целью? Что ей нужно взамен?

Объясниться мадам Маллин не спешила. Вместо этого она прищелкнула пальцами, унизанными драгоценными перстнями, а когда в дверном проеме показалась голова – да не тюремщика-гоблина, а духа, приписанного к посольству, – властно заговорила по-французски, потребовав два табурета. Не прошло и минуты, как требуемое было доставлено. Устроившись на одном из табуретов, мадам Маллин жестом пригласила Луну воспользоваться вторым. Когда обе уселись, она принялась оправлять блестящие юбки и наконец, удовлетворенная результатом, заговорила:

– Возможно, вы знаете, что я веду с вашей королевой переговоры касательно конфликта с Дворами Севера и стороны, которую примет в нем мой король. Вы, леди Луна, не столь ценны, чтоб многого стоить в сем споре, однако кое-чего да стоите. Я готова предложить Инвидиане определенные уступки – о, незначительные, не более – в обмен на ваше освобождение из этой темницы.