Чтобы человек стал Богом

Нужно признать, что эта тема в основном отсутствует на тимпанах и витражах наших соборов. Обычно мы переходим от Распятия к Вознесению или Страшному Суду. Распятие остаётся самым большим проявлением Божьей Любви, но оно ещё не обнаруживает её воздействия. Вознесение оставляет нас на необходимые для нас испытания. Страшный Суд — это в основном предъявление счетов. Нигде так отчётливо не выражается проникновение силы Любви до самых глубин нашего мрака, как в иконах или огромных фресках и мозаиках Сошествия во ад.

Но Запад иногда умеет припомнить это богословие полностью или отчасти. Просто приведём, в качестве примера, зачумлённого Христа на Изенгеймской заалтарной картине Грюневальда в музее Кольмара, тему «Диалогов Кармелиток» Гертруды фон Лефорт[1550], подхваченную Бернаносом, или же «Благую весть Марии» Клоделя. Наши поэты обнаружили то, что не могли понять богословы.

Часть третья Триумф любви: Человек становится Богом

Глава IX Обожение человека

1. Традиция вне схоластики

Мы сможем дать здесь только несколько очень кратких указаний. На эту тему, которая сама по себе огромна, можно было бы написать целую книгу. Тем не менее, нам кажется, что об этой теме не упомянуть нельзя, даже если нам не удастся найти достаточно места для подкрепления наших утверждений доводами. По крайней мере, мы можем попытаться показать их последовательность.

Мы снова обнаруживаем обычные расхождения в этом главном вопросе: первоначальная традиция, и мы в достаточной мере показали это, традиция, которую сохранили и преданно развили православные Церкви, ориентирована с самого начала на обожение человека. «Бог стал человеком для того, чтобы человек стал Богом». В этом заключается величайшая основная интуиция. Это обожение в неразрывно связанном виде содержит в себе и онтологический аспект, благодаря участию в самом существе Бога, в его несотворённых энергиях, и личностный аспект, поскольку, в конце концов, само Существо Бога есть Любовь, а без личностного обращения к Любви Существо Бога стало бы для нас адом. Здесь речь идёт даже о трёхличностном отношении, об отношении обоженного человека к каждой из трёх личностей Троицы.

Лучшим трудом о развитии всего этого богословия в русле святоотеческой и православной традиции остаётся, вероятно, книга Владимира Лосского, названная «Боговидение»[1551]. В этих лекциях, прочитанных в Высшей Парижской Школе, Лосскому в характерной для него строгой манере в совершенстве удалось в нескольких строках и с помощью ключевых цитат воссоздать духовный и интеллектуальный мир каждого автора, и при этом ясно показать сближение их идей вплоть до способа их выражения.

Несмотря на некоторые колебания, свидетельствующие о приближении другого мышления, католический Запад первых веков христианства вполне разделял ту же надежду[1552].

Ещё интереснее отметить, что на Западе, после падения цивилизации раннего средневековья, когда в XI и XII веках богословская мысль снова приобретает размах в атмосфере интенсивного духовного поиска, мы по-прежнему обнаруживаем ту же веру в прямое участие в жизни и самом существе Бога; например, у таких писателей, как Жан де Фекам, Гуго Сен-Викторский, Гийом де Сен-Тьери, Пьер де Сель и даже во время расцвета схоластики и, возможно, ещё более чётко у Анри де Гана. В этот момент Запад, без сомнения, познал богословие, верное христианскому опыту Бога. Но это слишком богатый мир, который нельзя описать в нескольких строках.

После того как в богословии восторжествовал рационализм, с приходом схоластики и особенно святого Фомы Аквинского, мистическое течение, отныне отделённое от богословия, ставшего слишком спекулятивным, кое-как поддерживает, пользуясь в основном эмоциональным и символическим языком, этот основной элемент христианского опыта: веру в действительное разделение человеком жизни и существа Бога.

Повторять здесь материалы о великих мистиках было бы слишком долгим делом. Мы обратимся только к одному из них, но, как нам кажется, по нескольким причинам он весьма характерен. Это аббат Делаж, который был профессором догматического богословия в семинарии города Лимож. Следовательно, он понимал всю силу произносимых им слов. Он постулирует себя приверженцем авторитета Церкви, которая приказывает ему преподавать учение святого Фомы Аквинского. Он это и делает, только добавляет к ней свои собственные комментарии. И мы увидим, как в этот момент, его личный опыт Бога взрывает все границы, навязанные официальным богословием, до такой степени, что он начинает утверждать обратное тому, что заставляет его преподавать римская Церковь (в скобках мы уточняем различные стадии):