Чудачка для пианиста

Настя сжала губы в тонкую линию и, кротко кивнув, стерла рукавом выступившие слезы. Почему она не требует, почему не заставляет говорить о любви? Будто ей это не нужно или неинтересно. Оступаться снова мне не хотелось, но я верил Малинке, слепо и безнадежно. А ведь я так же верил и Ирине, и это осознание причиняло острую боль. Выдрать из себя прошлое можно, но не значит, что не останутся корни. Вдруг они прорастут новыми побегами?

Наверное, я неосознанно ждал, что Настя спросит: «Ты любишь меня?». Тогда бы закрылся и, скорее всего, разочаровался в наших отношениях, потому что не терплю, когда меня принуждают или торопят.

Но Малинка не спрашивала, не интересовалась.

Это было странно, даже щипало под ребрами от мысли, что ей это вовсе не нужно, моя любовь не нужна… но я был так благодарен за маленькую свободу, что остальные слова просто стояли в глотке и запирали дыхание.

— Хочешь, покажу тебе что-то? — Настя искривила губы в усмешке, а потом приподняла волосы, одним движением скинула свитер и осталась в повторяющем ее фигуру черно-глянцевом трико.

— А… э-э… А ниже?

— Все-все обтягивает. Как селедка, — она, не касаясь, огладила себя сверху вниз. — Так вот, я не смогу скрывать живот через три-четыре месяца в этом, — показала на себя и приподняла ниточку брови. — Что делать?

— Я скрывать не собираюсь, если ты об этом. У тебя точно ничего не болит? — поглаживая по талии вверх, собрал в ладонь упругие полушария.

Малинка замурчала от моей ласки, но потом возмущенно выдала:

— Все в порядке, — невинно похлопала глазами и потянулась за свитером. — Ладно, пойду позанимаюсь чем-нибудь, а то я на тебя все еще зла. Не буду мешать принимать участливых студенток в класс и приглашать их домой.

Я тормознул ее руку и перебросил вязаную вещь на соседний стол.

— Нет-нет, нельзя голодному мужику вот такое показывать, — скользнул взглядом по ее плечам, огладил узкую талию и опустился на тугой пояс знакомых джинсов. Опять они? Решила с ума меня свести этими пуговицами?! — И я не приглашал никого к себе.

— А как же я? — недоверчиво прищурилась Настя.

— Ты — другое. Ты — это ты.

— Да, я просто ношу твоего ребенка, — Настя заломила руки и опустила голову. — Понимаю.

— Не только, — пришлось поднять ее за подбородок, чтобы она взглянула в мои глаза. — Ты мне нравишься, Малинка.

— Так нас тут таких селедок много бегает, на каждой перемене по два десятка, — Настя горько засмеялась. — Они тоже могут просто нравится. Во мне нет ничего особенного.

— Для кого-то, может, и нет, а для меня есть. Покажи мне весь наряд, — погладил ее плоский живот. Она едва заметно дрожала и почти не дышала.

А я с ужасом понимал: жизнь настолько хрупка, что никогда не знаешь, где можно оступиться, и когда она прервется. Как Настю уберечь от падений, волнений и злых языков? От самого себя тоже, потому что я пока неумелый хранитель такого ценного подарка.

— Я думала кожу до кости содрала, а оно только царапинки, — Малинка протянула ладони вперед, а потом потянулась в сторону. — Повезло.

— Ты уходишь от ответственности, дорогая, — снова остановил ее руку на полпути к свитеру. — Уходишь от темы, а я не люблю, когда меня игнорируют. Хочу увидеть больше.

— Давай, дома? — смутилась Настя.

— Еще чего! Так неинтересно! Снимай штаны, сказал. Сейчас будем бить тебя за вредность и прогулы, Чудакова.

— Да вы грозный учитель, Александр Олегович!

— Очень, — хохотнул я потянул ее к себе.

Глава 51. Настя

Саша напоминал коварного змея-искусителя. В его черных глазах читалось явное «Я тебя хочу», а пальцы ловко орудовали с моими пуговичками и стягивали с бедер плотные джинсы. Сапожки глухо ударились о паркет, следом зашуршали и брюки.

Кто-то дернул ручку двери, когда Саша потащил вниз рукава трико и освободил мою грудь. Я просипела, прижавшись к нему:

— Что ты творишь?

— Раздеваю тебя. Не заметно?

— Нас увидят, — испуганно попыталась его остановить, но он слабо шлепнул меня по рукам и прищурился.

— Как? Я дверь запер. Не брыкайся, Малинка, — он бегло целовал шею, уши, волосы. Касался невесомо, ласково и безнадежно бросал меня в безумное пламя.

— Нас услышат! — прошептала на выдохе и перехватила настойчивые пальцы, что сводили меня с ума.

— А пусть завидуют, — Саша мял, крутил и щипал налитую грудь, заставляя меня изгибаться и стонать. Кожа стала чувствительней из-за интересного положения, будто каждая клеточка просила его прикосновений, глубокого тепла. Весь мир стал другим: более красочным, наполненным смыслом и важностью.

Я еле стояла, горячие волны мутили сознание и забирали остатки злости.

— Гроза, ты сошел с ума… — я неловко пискнула от его напористости. Кожа плавилась под его пальцами. Было и больно и приятно, хотелось продолжать и не прерываться. — Я сошла с ума вместе с тобой. Остановись, прошу тебя…

Саша не слушал: быстро стащил трико на бедра и, пробравшись к кружеву белья, плотно прижал ко мне ладонь.

— Тебя выгонят, — сказала я сипло и попыталась сжать ноги.