Чудачка для пианиста

Я потом с нее спрошу, что за взгляды в сторону Олега, а пока мне хотелось отдохнуть и побыть с невестой. Нужно решать проблемы по мере их поступления, и тревога за Настино настроение множилась и множилась.

Только бы Малинка не закрылась снова. Я этого очень боялся, а еще понял… Настя держалась в семье уверенно, не потому что мои родные лояльные и добрые. Не потому что они приняли ее, как свою. Нет. Это она приняла их. Просто — раз — и пустила в свое сердце всех скопом, став одной из нас.

Чудакова ко всем так относится, или Семейство Гроз особенное?

Глава 60. Настя

Время застыло на хлопке двери. Дом опустел. В душе стало глухо, словно меня затолкнули в вату и стали колотить палками. Это сердце так отчаянно трепещет под ребрами или Сашины шаги стучат за спиной?

— Малинка… — ласковое кольцо зажало меня в тиски, теплые губы побрели по шее и спутали дыхание в волосах. — Весь вечер хотел это сделать. Прикоснуться к тебе, услышать, как поет твоя кожа. Бархатно. Пронзительно-желанно.

— Почему они так смотрели друг на друга? — я немного повернулась и поймала Сашины губы. Короткий поцелуй превратил меня в податливый пластилин и украл весь мой воздух в груди. Нельзя позволять Грозе меня лепить, должна же я уметь ему противостоять. Но я так хочу, чтобы он был именно таким: настойчивым, требовательным, бескомпромиссным. Как его язык, что вталкивался между губ и сплетался с моим выдохом и вдохом.

Гроза разорвал поцелуй, укусил нежно губу и прошептал:

— Может, у них любовь с первого взгляда? Как у нас с тобой.

— Не было никакой любви с первого взгляда, Саш, — строго сказала я, а он немного отодвинулся и свел брови. — Была любовь с первого вдоха, — так приятно было видеть в его глазах счастье. Я тронула ладонью шероховатую щеку и перебежала к ресницам. Мой мужчина. Мой Саша.

Морщинки разгладились, уголки губ повело вверх, а потом Гроза взорвался хохотом.

— Чудачка моя. Моя, слышишь? — он порывисто обнял меня и продолжал пламенно шептать: — Я хочу, чтобы ты мне верила, Анастасия. Кто-то может говорить, что так не бывает, быстро, ненадежно, глупо, кто-то скажет, что я старше и не похожу тебе, кто-то посмеет убеждать, что холостяки никогда не остепеняются. Просто верь мне. И никого не слушай.

— Саш, — я заглянула в его глаза, что как черные турмалины переливались при свете люстры, и вложила в голос всю нежность, что у меня была: — Я верю тебе. А ты мне веришь?

— Как самому себе, — ответил он без колебаний.

— Тогда веришь, что я укушу тебя, если ты мне не сыграешь? Сейчас же!

— Эм… а куда укусишь? Или что? — густые брови изогнулись, а потом сошлись к переносице, дополнив коварный прищур темных и глубоких глаз. Густые ресницы задрожали, рассыпая крошки теней по его щекам и скулам.

— Куда надо! — я вырвалась и побежала в гостиную.

Смех разливался по дому, глушился в дорогих коврах, застывал на потолке и звенел в хрустальных бокалах на столе.

Минут пятнадцать мы возились с уборкой. Так приятно было хлопотать по дому, будто мы с Сашей муж и жена уже несколько лет. Даже казалось, что вот сейчас из другой комнаты выбежит сонный карапуз и скажет: «Мама, папа, я уже проснулся и хочу есть!».

Когда стол был убран, Саша вдруг подошел к пианино и провел пальцами поверх крышки. Я шагнула ближе и накрыла его руку своей.

— Не бойся. Я буду рядом. Прошлое не делает тебя слабым, оно учит не оступаться на знакомых ухабах.

— Почему ты такая? — он повернул немного голову, но я все равно смотрела на его строгий профиль, твердую линию скул и сжатую челюсть.

— Какая?

— Мудрая не по годам. Искренняя. Настоящая.

— Ты меня идеализируешь. Я капризная, переменчивая и избалованная отцовским вниманием. Ты просто плохо меня знаешь.

— Мне не нужно знать тебя глубже, чтобы чувствовать, — он приподнял крышку инструмента и провел рукой от высоких нот до низких, зацепил каждую: и белую, и черную. — Что тебе сыграть?

— То, что хочется твоему сердцу.

— Моему хочется завалить тебя на диван, — прыснул Гроза и набрал под пальцами закрученный сложный аккорд. Подтянул табуретку и только теперь сел.

— Это другому хочется, — засмеялась я, прикрыв губы ладонью. По щекам полоснул приятный жар.

— Эх, а я думал, что это сердце, — и еще один робкий, но красивый переход по нотам, а за ним кусочек Полонеза Огинского.

Я отступила, но вернулась и тронула Сашу за плечо, привлекая его внимание.

— Жду тебя, — показав подбородком в сторону, я прошла в глубь комнаты и присела на мягкую подушку. — Здесь. Но сначала сыграй. Ты обещал.

— Обещал, — эхом отозвался Саша и опустил голову на грудь.

Я видела, что ему тяжело решиться. Какие-то блоки не дают ему почувствовать себя нужным музыке. Если мы никому не нужны, мы замираем, застываем и растворяемся тишиной во Вселенной. Нас покидает творчество, о нас забывает вдохновение, мы перестаем слышать то, что нам говорит душа. Мы каменеем.

— Саша, ты нужен мне, — все, что я сказала, и он начал играть.