Чудеса магии

Эти мысли сделали для меня конец путешествия мучительным. Однако, когда поезд вышел из Местре и показались болотистые разливы лагун, опасения мои исчезли без следа. В то время экспресс прибывал к пяти часам, и когда он проходил по мосту, соединяющему город с твердой почвой, Венеция представала глазам путешественника во всем своем сияющем великолепии. Приближение к любимому городу всегда вызывало во мне чувство глубокого, неизъяснимого блаженства… Если в этот раз я не испытал такого наслаждения во всей его полноте, то все же я не мог не почувствовать себя удовлетворенным, когда, сойдя с поезда и покинув вокзал, увидел, как вода канала омывает ступени набережной, а над железными завитками гондол, построенных в ряд, высится в небе круглый серовато-зеленый купол Сан-Симеоне. Внезапно Венеция давних дней ожила в моей памяти, и в то мгновение, как весло ударило по воде, и уносившая меня гондола сделала тихий поворот, мне показалось, что я оставил за собой всю мою обремененную скорбью прошлую жизнь, и что сам я сейчас — только легкая тень, увлекаемая в молчание и свет, к умиротворению, спокойствию и забвению.

Эти мысли настолько занимали меня, что я почти оставался равнодушным к прекрасному зрелищу Венеции, вновь мною обретенной. Они сопутствовали мне до того мгновения, как гондола коснулась ступеней Фондамента Барбаро, прямо против Каза Триджани. Она была все та же, эта старая Каза, с фасадом, выкрашенным охрой, темными ставнями и маленькой дверью, на которой висело медное кольцо звонка. Я взялся за это кольцо движением, какое делал уже сотни раз. Как всегда, переливчатый звон отозвался в глубине дома. Тотчас же послышались шаги на лестнице. Особа, отворившая мне дверь, посмотрела с удивлением на меня и на чемодан в моей руке. Я назвал имя сестер Триджани. Улыбка была мне ответом. Вот уже три месяца, как сестры Триджани уехали в Виченцу к больному брату, а весь дом занимает теперь английское семейство…

При других обстоятельствах я легко перенес бы эту маленькую неприятность, но моя болезненная чувствительность значительно преувеличила ее размеры. Легкое разочарование повергло меня в чрезмерное смущение, сила которого не соответствовала вызвавшей его причине. И Венеции есть двадцать пансионов, более или менее похожих на Каза Триджани; оставалось лишь выбрать один из них; но эта незначительная неудача показалась мне первым неблагоприятным предзнаменованием. Она вносила словно едва приметную трещину во весь строй моих привычек, возобновление которых должно было способствовать возвращению моему в то прежнее состояние, когда эти привычки только что зарождались. Затянулась первая петля нити, которая со временем должна была опутать меня невидимой сетью. Неудача, сама по себе ничтожная, подействовала на меня самым гнетущим образом.

В этот день мне ничего более не оставалось, как направиться в отель. Поиски нового жилья я отложил до следующего утра. Я дал гондольеру первый адрес, пришедший мне на память. Я назвал, сам не зная почему, отель «Виктория», и, немного погодя, был водворен в комнате, хотя и банальной, но комфортабельной. Совершив необходимый туалет, я спустился в столовую, столь же банальную и комфортабельную. Был обеденный час. Мне хотелось лечь как можно скорее в постель после обеда, но когда я окончил его и закурил одну из длинных Virginia с продернутой насквозь соломинкой, которые мне нравятся своим острым, горьким запахом, меня потянуло совершить небольшую прогулку.

Лишь только я вышел на воздух, как ощутил большое удовольствие. Я был почти счастлив почувствовать себя снова в ночной Венеции, по запутанным переулкам которой мне так часто приходилось блуждать. В самом деле, сколько раз бродил я наудачу в темном и причудливом венецианском лабиринте! Под конец я так с ним освоился, что уже ходил с уверенностью, почти непоколебимой. Но в этот вечер я тотчас же заметил, что привычная способность ориентироваться покинула меня. Несколько раз я принужден был останавливаться, не будучи уверен во взятом направлении, и раз даже попал в один из тех rami[3], не имеющих выхода и обрывающихся у rio[4], откуда приходится возвращаться обратно. Эти маленькие ошибки раздражали меня необъяснимым образом: в сущности, прогулка моя не имела определенной цели, и мне некуда было торопиться. Я продолжал брести наудачу. Мне казалось, что это лучший способ успокоить мучившую меня нервность, вызванную, без сомнения, долгой неподвижностью путешествия. Я решил усталостью победить бессонницу, без сомнения ожидавшую меня в комнате отеля. К тому же, эти долгие блуждания были частью моих прежних венецианских привычек, к которым я возвращался в суеверной надежде обрести в них наиболее сладостные часы моего прошлого!