Чудесная страна Алисы

И рассчитывает на этих детей. Потому что позаботиться о старике должны они. Но если их нет? Вот как у Ольги — просто нет детей.

Завотделением резко выпрямилась на стуле, отгоняя непрошеные мысли. В конце концов, что за глупость — кто сказал, что у нее самой в старости будет маразм? Что она начнет забывать элементарные вещи, а память ее сконцентрируется на узловых моментах — где-то там далеко в молодости? На институте, первой работе, первой поездке с лекциями? А здесь и сейчас она забудет, так же, как этот старичок?

— Дедушка, куда вы ехали? Вы куда-то хотели попасть? В какое-то место? — спросила она. — Может, здание какое-то помните или парк? Где вы живете?

— Не помню, — наконец растерянно признал старичок. Дряблые губы затряслись, и все его сморщенное сероватое, морщинистое личико приобрело какое-то жалобное выражение. Он и сам не хотел огорчать добрых врачей. Вот только никак не мог ничего толком припомнить. И сам уже начал нервничать и волноваться.

Говорил, что помнил:

— А вы знаете, когда мы с Леночкой встречаться начали, было у нее такое платье — ситцевое, легкое. Такое белое, в голубой цветочек. — Про молодость он говорил много и страстно. Только все не по делу. — Леночка его берегла-берегла. А потом подол порвала и так плакала. Я ее утешаю, а она плачет, дурочка, — старичок засмеялся умиленным тихим смехом, будто закашлялся. — Дурочка она у меня, ну такая дурочка.

Утер слезящиеся глаза, а потом брови.

И снова разозлился:

— Вот червяки эти проклятущие, — принялся жаловаться он, — от старости, что ли… — принялся отчаянно тереть левую бровь. — Ну так и сыпятся, так и сыпятся, — и вдруг заволновался, загорячился: — Завелись в бровях, итить их. И ничего ведь их не берет, дрянь такую! — с раздраженным ожесточением принялся тереть обеими руками, старческая кожа покраснела. — Уж я вынимаю, вынимаю, а они все…

Ольга Артуровна глянула на коллегу и кивнула:

— Клади к себе, Олег Олегович. Будем надеяться, найдутся родственники, — и поднялась.

Тут старик будто очнулся. Посмотрел на врачей, переводя взгляд с одного на другого, в глазах его появилось недоумение, тут же сменилось острым беспокойством:

— А вы чей-то, врачи? — спросил он в волнении. И заелозил на стуле, руки его затряслись: — А чей-то? Че, болею что ли? А? А?!

Ф.И.О.: не известны.

Пол: мужской.

Возраст: не известен.

Место жительства: не известно.

Место работы, должность: -

Диагноз: сенильная энцефалопатия с элементами амнезии. Дерматозойдный бред[2].

Anamnesis morbi: _

Психический статус:

В месте и времени не ориентирован. В собственной личности ориентирован слабо. Напуган. Бредовая охваченность ипохондрическими идеями с коэнестезиопатиями.

Ольга Артуровна вышла в общий коридор, но к себе на этаж подняться снова не успела. На полдороге к ней кинулась немолодая женщина:

— Вы доктор? Доктор? — суматошно закричала она.

Глаза у женщины были слегка диковатые. Она была простоватая, некрасивая и рано постаревшая. С тревожным, озабоченным лицом. Крупные черты которого исказились от волнений и переживаний.

Ольга Артуровна сухо кивнула, не понимая в чем дело. И тут женщина принялась поспешно, пока суровая сестра не вытолкала ее из коридора, совать врачу замятую фотографию:

— Отец, отец из дому ушел, вы понимаете? А мы…

Завотделением едва глянула и понимающе кивнула. Но ее опередил распахнувший дверь Олег Олегович:

— Этот? — добродушно воскликнул он. Завотделением любил под настроение устроить в приемном легкий флер балагана.

Дочь — видимо, это была дочь — красиво поддержала атмосферу, бросившись к старику:

— Ой, папа-папа! Господи, папа, нашелся! С ночи… нашелся!

И принялась, обливаясь слезами, хватать того за плечи и прижимать к не по-женски сильной груди.

Старичок, сидевший на стуле и потиравший брови, недоуменно ерзал, выворачиваясь из объятий, и бубнил:

— Чей-то? Чей-то?

Ольге Артуровне все объяснил молодой парень — видимо, внук. Слегка смущенный эмоциональностью матери. Молодой парень с явной примесью кавказской крови топтался на месте, неловко поводя плечами.

— С вечера ищем. Все уже спать ложились, а он взял и ушел, — глянул на зав женским отделением. — Он всегда одним поездом уезжает. Мать говорит, они с бабкой — ну, в смысле, которая первая жена была — тут где-то жили. Да это даже не моя бабка, мать злится. А он только ту помнит и вот все время сюда уезжает. Домов уже нет, а он не понимает. Ну, мы бегали-бегали, не видел никто. Тогда сюда, на вокзал — билетерша вспомнила, что ментов вызывала, — парень чуть сконфузился и кашлянул, — ну, в смысле, полицейских. А они уже сюда отправили.

Ольга молча кивнула. Глядя, как женщина теребит старика:

— Ты как доехал-то? Помнишь? Не помнишь? Не замерз? Точно не замерз?

А тот только вяло отмахивается, стряхивая с бровей «насекомых».

И было в этом что-то унизительное. Чего бы она точно не хотела для себя — так это того, чтобы дети видели ее вот такой. Старой, немощной, беспомощной. В маразме. А старику — не все ли ему уже равно, дома жить, с дочерью, или в интернате? Раз он не помнит даже, сколько ему лет.