Чудесная страна Алисы

— Да я не осуждаю, — поспешно, невольно оправдываясь, проговорила Ольга, — я просто удивляюсь.

— А жизнь, — вдруг снова заискрились смехом глаза, — удивительная штука. — Новый щелчок фотоаппарата — и Ольга опять не успела увернуться, — вы посмотрите, какая чудная фотография вышла!

Ольга не могла так скоро переключаться, а Алексей уже зажигательно смеялся:

— Вот у меня на работе случай был…

Как пролетели два часа — Ольга даже не заметила. Они о чем-то говорили, смеялись. Кажется, Алексей приносил что-то поесть, и они оставили под шезлонгами пустые тарелки.

Разговаривали о жизни, о работе, пациентах. Новый знакомый шутил, балагурил. Под конец Ольге уже казалось, что от смеха болят щеки и мышцы живота.

— А, вы все еще тут? — когда в дверь снова высунулась голова Ксении, Ольга с большим удивлением отметила на часах, что уже начало первого. — Просто все собираются уже. Но вы можете остаться, Лена не будет возражать.

Ольга рассмеялась и всплеснула руками:

— Ну, уж нет. Мне давно уже пора собираться. Завтра смена с утра, и так не знаю, как встану.

Она спустила ноги и с ненавистью сунула их в узкие туфли на высоком каблуке. Сразу заныли костяшки, болью стрельнуло в ступню.

С самой молодости, с шестнадцати лет, она ходила на каблуках. Ежедневно, семь дней в неделю. И теперь к вечеру чувствовала, как ноги наливаются свинцовой тяжестью. И уже не помогали ни мази, ни массаж, ни укрепляющие процедуры.

— Ольга, — глядя на нее, деловито нахмурилась Ксения, — завязывала бы ты со своим дурдомом. У тебя адова работа. Вот то, что у тебя болит, — это все от кармы. Ты сама понимаешь, что принимаешь все эти болезни на себя? От этого надо очиститься. Ты что, хочешь себе рак заработать?

Ольга привычно слушала эти бредни, почти не сопротивляясь. И только улыбалась, пока Ксения, приобняв, провожала ее до прихожей.

— Оля, — строго выговаривала та. Ксения была уже чуть подшофе, поэтому чушь, которую она несла, была еще более фантастической, чем обычно, — у тебя же есть деньги, ну ты же можешь просто все бросить. Тебе необходимо все бросить и уехать на Гоа. И весь остаток жизни пролежать под пальмами и курить кальян.

— Кальян я лучше у тебя покурю, — отшутилась та и с облегчением увидела Нону.

Которая деликатно и мягко взяла Ксению под руку, освобождая от нее Ольгу. И будто ненароком уводя ту в зал.

В коридоре и без того было полно народу. В духоте и сутолоке люди прощались, обнимались, надевали обувь, сговаривались о новых встречах.

— Давайте в среду сходим в ресторан, — неожиданно над самым ухом прозвучал добрый бархатистый голос, и Ольга чуть вздрогнула от неожиданности.

А потом быстро припомнила, что намечено на среду. И кивнула.

Почему бы и нет? Было в этом что-то смешное. Но, в конце концов, в последний раз на таком вот настоящем свидании Ольга была уже больше десяти лет назад. И хотя по сути всегда считала это никому не нужным скучным ритуалом, вроде брачных танцев какаду, в этот раз не могла не согласиться:

— Да. Хорошо, — кивнула она еще раз. — Возьми мой телефон у Ксюши, — и поспешно вскинула руку: — А вот провожать меня не надо, я до машины и сама дойду.

Алексей рассмеялся, вскидывая руки в жесте «сдаюсь».

И Ольга, наконец, вышла из душного дома.

[1] Л. Кэрролл «Алиса в Зазеркалье»

14

Поднявшийся ветер вовсе не походил на майский — дул сильно, холодно. Растревоженные дубы в больничном парке беспокойно били в стекла, будто просили: «впустите, впустите, нам страшно».

Алиса Родзиевская безразлично и спокойно сидела на своей кровати. Сухонькие ладошки ее лежали на коленях, светлый отрешенный взгляд в пустоту не выражал никаких эмоций.

— Ненавижу жизнь. Меня вообще-вообще никто не понимает. И я никого не понимаю!

Ветер за окном не беспокоил Алису. Холод не вызывал у нее озноба. Плечи под фланелевым больничным халатом в блекло-голубой цветочек не вздрагивали и не ежились. Глаза, отороченные бесцветными ресницами, почти не моргали.

— Мне тут не место. Люди ходят радуются, а у меня такое чувство, как будто меня выкинули в этот мир, чтобы посмеяться. Смотреть, как я буду тут страдать и мучиться, и издеваться. Они все радуются, что у них не так, как у меня. Будто у кого-то что-то иначе. И при этом еще будут удивляться, что меня не устраивает — жить же здорово! А я вообще не понимаю, зачем жить, если всё равно все сдохнем? Зачем строить планы, зачем думать о будущем, рвать задницу, чтобы чего-то добиться? Если всё равно однажды сдохну. Так какая разница — рано или поздно?

Слова с губ, накрашенных черной помадой, слетали быстро и коротко, как выстрелы. Расстрел всех людей. Завотделением, палатного врача, сестер, пациентов, безмолвной Алисы.

Марина Чернова сжимала на коленях кулаки, и кровь медленно стекала с ее колен. Она сидела рядом с Родзиевской, прижавшись к ней плечом.

— Они меня не хотят, и я их не хочу, — жарко шептала она той на ухо. — Видишь? Я сейчас умру. Я себе обе руки порезала. Смотри, сколько кровищи. — И в доказательство перевернула руки, распахнула ладони, в линиях судьбы которых алела стекающая кровь.