Чудесная страна Алисы

И уже после того, как те прислали своего интерна, скрыть инцидент стало невозможно.

Главврач вызвал на ковер на следующий же день. И сорок минут орал, стуча кулаком по столу:

— Ты, Андрей Витальевич, вообще понимаешь, что творишь? — срывался он на завпсихиатрией, и венка на его лбу подергивалась. Скоморохов сжимался, как провинившийся школьник: краснел, бледнел, шел пятнами и блеял что-то невразумительное.

Одна Ольга Артуровна сидела спокойно: забросив ногу на ногу, потирала висок под дужкой очков и молчала. Она и сама была старым бюрократом, все эти игры знала. У каждого здесь была своя роль, и все исправно играли. Хотя, по сути, изменить их игра не могла ничего, так стоило ли тратить нервы?

Главврач правила тоже знал и разорялся, по преимуществу, обращаясь к Скоморохову:

— Ты что, не понимаешь?! У меня министерская проверка. А у вас, блядь, пациентка из окна кидается?!

— Не из окна, — блеющим невротичным голосом поправил завпсихиатрией. И Ольге подумалось, что дурак — лучше бы сидел молча. Но тот почему-то считал своим долгом прояснить ситуацию: — Вены вскрыла.

Главврач — немолодой сухопарый мужчина, с крупным носом и кустистыми бровями, чем-то напоминающий филина, — налился багрянцем:

— Ну, блядь, спасибо! — шарахнул он по столу раскрытой ладонью. — Успокоил! Это же большая разница! — схватился за очки, бросил их на стол и потер большую голову. — Нет, ты мне скажи, — вкрадчиво, но с угрозой проговорил он, подаваясь вперед и животом клонясь на стол, — как это у вас такое происходит а? Если мне память не изменяет, у вас полный комплект персонала. У вас, мать вашу, за вашими придурками следить должны. А, Ольга Артуровна? Ты с ума сошла? — неожиданно повернулся он к зав женским острым отделением и вперил в нее совиный взгляд. — Как так происходит? А?

Ольга Артуровна медленно подняла глаза:

— Это моя вина, Антон Дормидонтович, я ответственности с себя не слагаю, — спокойно ответила она.

Уметь просто взять на себя вину — еще достоинство иметь надо. Скоморохов так не умел, а зря — напуганным больше достаётся.

Впрочем, ей-то бояться было нечего. Да, все тут понимали, что ЧП большое. Но не настолько, чтобы увольнять завов. Разве что премии лишат, может, выговор вынесут. В устной форме.

А вот младшему персоналу, скорее всего, не поздоровится. Начальство в таких случаях всегда предпочитало найти стрелочников. Первой на очереди стояла сестра, которая передачу относила0, хотя никто еще не доказал, что лезвие было именно там. И те сестры, что в момент попытки суицида дежурили на постах. Кстати, вот с этим было плохо. Пять минут, конечно, мелочь — в туалет только отлучиться. Но и это много — вон, Чернова же успела за пять минут вскрыться. Ольга мысленно прикидывала, как бы так сделать, чтобы палаты просматривались все время. А то сестры на постах у левой и правой дверей. А впереди по пять палат. Да, двери открыты, но разве с места все рассмотришь?

Нет, во что бы то ни стало надо было постараться отстоять сестер. Ну и Кольцеворотова, конечно. Лично Ольге Артуровне он был глубоко неприятен. Не нравился как человек, как специалист. Вообще она считала, что не того склада он, чтобы работать в психиатрии. По правде говоря, его, с таким нездоровым самомнением, и самого следовало бы освидетельствовать — в сердцах думалось ей. Но на то она и зав, чтобы свой персонал беречь. Не дело выезжать на врачах, чтобы самой избежать выволочки. Недостойно.

— Ее вина, ее вина, — недовольно пробурчал как-то сразу сдувшийся главврач. Таким заявлением Ольга немного вышла из отведенной ей покаянной роли и поставила его в неловкое положение. Как говорится, повинную голову и меч не сечет.

А Ольга Артуровна — сотрудник ценный. Ценнее, чем Скоморохов. При ее скромной должности, все знали, что Кенинг — большой специалист. У нее имя, научные работы, у нее связи в министерстве.

Так что все присутствующие понимали, что главврач покричит-покричит, да на этом для нее — Ольги — дело и кончится. Неделю назад за одним столом на юбилее сидели.

— Пациентка, — спокойно продолжила Ольга Артуровна, не опуская глаз, — не демонстрировала явных намерений, была спокойна, причин назначать… — говорила она уже машинально. Мысли ее были о другом.

Думала о Черновой. А может, даже не о ней, а о ее матери. Эти девочки — к которым она давно привыкла — все они были такие: нервные, возбудимые, надрывные.

Но вот вчера приходила к Ольге ее мать — они долго разговаривали перед дверью в отделение. И почему-то этот разговор никак не шел из головы.

— Это же невозможно, я больше не могу! — мать суицидницы заламывала руки и с такой силой сжимала пальцы в кулаки, что костяшки белели, и синеватые венки проступали под самой кожей. — Семь лет. Семь лет — и конца и края нет, — причитала она тихим свистящим голосом.

Ольга Артуровна, прекрасно понимая, что от нее требуется больше внимание, чем утешение, молчала.