Чудесная страна Алисы

— Мы ее лечим-лечим. Туда таскаем, сюда. Все без толку. Я уже так не могу, Ольга Артуровна. Я сама уже жить не хочу! — сгоряча выкрикнула и тут же боязливо глянула на завпсихиатрией — не примет ли за патологию. Ольга Артуровна понимающе кивнула. — Вы знаете, она же нас ненавидит, — тихо, с болью прошептала женщина. — Ненавидит, — глаза ее расширились от ужаса при мысли о том, что она сейчас сказала. — Вы знаете, я у нее в телефоне записана как «ебаная», — простите, — «тварь». Я как-то заглянула и увидела.

Женщина отчаянно прижала руку ко лбу. И вдруг заговорила торопливым речитативом, сглатывая и теряя слова:

— А я не могу. У меня же вся жизнь в ней. Мы же — это наши дети. Все для них, все ради них. А когда вот так, когда постоянно боишься, что она… И бывает, уже думаешь, лучше бы… — тут она сбилась. И, не договорив, замолчала.

Мать Черновой была красивой женщиной — еще достаточно молодой. Тоже несколько истерического склада. Чего, впрочем, стоило ожидать. И пришла одна — без бывшего мужа.

Ольга смотрела в ее измученные глаза и читала в них страшную мысль, которую мать никогда не смогла бы выговорить вслух. В которой та даже себе признаться боялась. Женщине казалось, что если бы ее Жанна сейчас по-настоящему вскрылась, то это было бы легче перенести, чем жить в этом садистическом аду дальше.

А Ольга Артуровна не могла ей сказать, что это иллюзия. И если бы попытка суицида у дочери удалась, то вся жизнь матери потом превратилась бы в мучительный поиск своих ошибок. Что она могла сделать — и не сделала, могла заметить, но не увидела.

В родное старое здание психиатрии Ольга Артуровна вернулась с облегчением. Не потому, что на ней так тяжело отразился разнос главврача, а потому, что дома и стены помогают. Привычная обстановка отделения всегда действовала на Ольгу Артуровну умиротворяюще.

Она поднялась на этаж, брелоком открыла металлическую дверь.

И тут же ее едва не сбила с ног «фикус». Пациентка, видимо, только и ждала, когда вернется завотделением, и подбежала к ней, вся горя от нетерпения:

— Ольга Артуровна! Ольга Артуровна!

— Ну что вам? — спросила Кенинг.

И та горячо молитвенно сложила руки на груди:

— Ольга Артуровна, у вас тут жуть. Переводите меня! Я передумала, переводите меня сейчас же, я тут больше не могу. Ведь если при мне еще одна — вот так да с кровищей — я же этого могу не перенести!

Ольга Артуровна неторопливо пошла к своему кабинету, и «фикус» пристроилась рядом, подстраиваясь под ее шаг. Горячо и ярко говоря, вскрикивая, подпрыгивая, изображая в лицах:

— Я ведь нервная, я же с самой молодости такая. А когда я к ней вошла. Это же такой ужас! Ольга Артуровна, вот вы — просто замечательная. И век бы от вас не уходила. Но это отделение — я уже больше не могу. Переводите-переводите меня сей же час…

На лице зав острым женским психиатрическим отделением заиграла улыбка.

* * *

Ольга зашла в ванную за заколкой и, не глядя, собрала волосы на затылке — так она выглядела моложе и свежее. Стояла ночь, Ольга была в квартире одна.

Немного подумав, взяла флакон духов, оставила на пальце каплю — провела за ушами и по ключицам. Поставила на место.

Но вдруг взяла снова. Еще раз коснулась пальцем масляного, удушливо пахнущего горлышка и, вороватым движением задрав юбку, провела по белью.

Ромка явился через пятнадцать минут. Пьяный.

Этого и следовало ожидать — когда Ольга звонила и вызывала его внеурочно, он обычно начинал вилять и отнекиваться, перенося хотя бы на день — верный признак, что хотел избавиться от похмелья. Да она даже по голосу слышала, что тот уже подшофе.

И все равно зачем-то позвала.

— При-ивет, — парень пьяновато, отчего улыбка превратилась в ухмылку и стала еще наглее, чем обычно, поздоровался в дверях.

И ввалился в квартиру, отодвинув Ольгу плечом.

Она не возразила.

Ромка был разнузданный, веселый и любил весь мир:

— «Рыцарь — это человек!

Он без страха и упрека.

Он в сраженьях целый век

Против злобы и порока.

И с неправдою любой

Рыцарь борется упрямо,

И готов на смертный бой

Он за честь прекрасной дамы!»[1] — продекламировал он, кривляясь, размашисто поклонился. Гибкая спина красиво изогнулась, рука с узкой аристократической ладонью взмыла вверх — мазнув по потолку пером воображаемой шляпы. А потом Ромка, потеряв равновесие от резкого движения, покачнулся и схватился за косяк[2].

Надо было его гнать.

Но тут — Ольга даже не успела понять, как, что произошло — она оказалась прижатой к стене. Парень жадно навалился, и она телом почувствовала всю силу молодого мужчины.

— Рада мне? — спросил он в самый рот и, не слушая, будет ли ответ, алчно впился в губы. Раздвинул языком зубы, и Ольга почувствовала вкус алкоголя. Ромку надо было гнать.

Но вместо этого она вдруг поплыла, будто сама пьяная.

А Ромка уже жарко и жадно целовал, все тяжелее придавливая ее собой, чтобы Ольга почувствовала, все, что и должна была почувствовать через тонкую ткань юбки и старых джинсов.

Волосы ее растрепались, в ушах гулко шумела кровь, сердце билось в горле.