Чудовища, рожденные и созданные

– Лирия в порядке? Эмрик? – спрашиваю я. «И моя Златошторм», – думаю про себя. Нужно её найти, но ещё нужно проведать близких.

– Всё по-старому. – Крейн машет рукой. – Хотя Эмрика чуть не выставили за порог из-за суматохи, которую он поднял, когда получили известие о тебе. Хотел увидеться с тобой немедленно. – Я чертыхаюсь себе под нос. Когда уже у брата разовьётся инстинкт самосохранения? Только мы выходим на террасу Агоры, как Крейн говорит: – Что ты забыла рядом с Дорианом?

– Случайно столкнулись, когда началось нападение.

– Ты снова сделаешь глупость, и в этот раз не только Эмрик скажет: «А я предупреждал».

– Крейн…

– Просто подумала, что тебе следует знать, как я к этому отношусь, – говорит она. – Стоит повторить ошибку, и это войдёт в привычку.

Краска приливает к щекам. Гнев, унижение, стыд.

– Не хочу иметь с ним ничего общего. Всё вернётся на круги своя, когда закончится гонка славы. Дориан продолжит делать вид, что меня не существует, и нам больше не придётся общаться.

Мысль оставляет во рту горько-сладкое послевкусие.

– После такого ничто уже не вернётся на круги своя, – бормочет Крейн. – До тех пор пока это касается «Ковчега».

Я хватаю её за руку и останавливаю.

– Даже теперь, когда ты знаешь, что они сожгли наш дом? Оставили нас без крыши над головой?

– Это сделали не солонские мятежники, – говорит она. – Ковчевники получают указания от лидеров фракций. Мы не можем уследить за всеми. Но они заплатят за содеянное. Как только узнаем, что они задумали, Горькоцвета… – Крейн замолкает, глядя на меня. Когда она смотрела на меня раньше, в глазах всегда был блеск радости, доверия, расположения. Теперь его там нет. – Если поможешь нам, отведём мятежников, устроивших поджог, к лидерам сопротивления. Твоя осведомлённость о… местах может оказаться переломной для «Ковчега».

Меня раздражает, что Крейн вечно ходит со мной вокруг да около, когда дело касается секретов «Ковчега». Будто знает, что я в одном шаге (была в одном шаге) от того, чтобы их предать.

Но разве можно предать то, во что не веришь?

– Извини, я вам не помощница. Когда выиграю, совет начнёт копаться в моём прошлом. Я это знаю. Не собираюсь давать им и малейшего повода отнять у меня корону.

– А я ведь раньше не понимала, что ты махнула на всех рукой, – говорит Крейн. – Думала, когда придёт время, примешься выкорчёвывать земельщиков с равным энтузиазмом. Что тебя так напугало?

Снова порываюсь начать объяснять, спорить, кричать. Разочарование, вызванное тем, что Крейн не понимает ни слова из того, что я говорю, пронзает изнутри. Как быть, когда единственный человек, которому доверяла распутывать тревогу, скручивающуюся в голове клубком змей снова и снова, внезапно перестаёт тебя слышать?

Вместо очередного несостоявшегося довода, как ни странно, наружу выходит правда:

– Никому не интересны причины, которыми я руководствуюсь. Всё, что происходит на поверхности, – борьба за выживание. И да, некоторым кажется, что мир исправится сам собой, если бросить ему вызов, сломать его, а затем отстроить заново. Возможно, те, кто действительно борется во имя перемен, а не разрушения, добьются желаемого. Возможно, потребность сражаться так ярко горит в их сердцах, что этого им достаточно. – Смотрю на ладони. Мозоли сошли. Как и шрамы. Годы труда сведены на нет в считаный, незаслуженный и, по ощущениям, волшебный час. – Я видела женщину, которая одиноко состарилась на пороге своего дома, ожидая возвращения сына. И видела чудеса, вырывающие людей из лап смерти. Всё предельно просто, Крейн: я хочу жить так, чтобы моя сестра ни в чём не нуждалась. И точка.

– А как же другие? У других что, нет сестёр? Семей?

– Никакому другому съёмщику не отказали бы в антидоте от яда мариленя в то утро, Крейн. Никакому другому. А теперь извини, мне нужно повидаться с семьёй.

Папа и Эмрик сидят снаружи лавки, прислонившись к колонне.

Брат сцепил ладони вместе, прижал их ко рту, локти упираются в бёдра. Когда он в последний раз ел? Веки вдруг тяжелеют. Все наши запасы сгорели вместе с домом. У нас нет денег, пищи, одежды, не считая той, которая сейчас на нас.

«Ещё три дня. Ещё три дня, и я вылью к их ногам море золота».

Эмрик замечает меня первым. Моргает, словно очнувшись ото сна, встаёт и заключает меня в объятия.

– Мы слышали… подумали… Сбежались стражники, и всё позакрывали. Сущий кошмар – крики и весь этот шум. Говорят, там были козероги? Ты цела? Выглядишь… – Он хмурит брови, разглядывая меня: ни единого следа опасных для жизни увечий, которыми должно быть покрыто моё тело. Подходит ближе, положив одну ладонь мне на плечо, а другую на щеку, на наполовину стёртую татуировку. Пальцы холодные, мозолистые, совсем как прежде мои. Замешательство, разлившееся по лицу брата, делает его похожим на ребёнка. – Как?..

– Я в порядке, – говорю я. Он встречается со мной взглядом. Никак не возьмёт в толк, как такое возможно. Убираю его ладонь со своего плеча и заключаю в свои. «Верь мне».