Чудовища, рожденные и созданные

Исидор неподвижно лежит посреди трассы. Вокруг него растекается красная лужа. Стражники «Геликс стратис» разговаривают по рациям, качая головами.

Даже издалека на выщелоченно-белой коже Исидора видны крошечные чёрные жала мариленя. Узкие струйки крови образуют на лице паутину вен, падая с негромким «кап, кап, кап» в бассейн внизу. За ними поспевает чёрная слизь мариленьего яда. Тело сдулось, будто все органы и кости превратились внутри в кашу, оставив одну оболочку. На мёртвых, когда сердце не бьётся, а мозг не борется, яд действует по-другому. Продолжает работать, превращая Исидора в нечто и на человека-то не похожее.

Ему было всего семнадцать.

У меня чешется ухо, словно кожа в ржавчине.

Это слишком даже для меня.

Думала, случившееся утром не повторится. Что смерть покинула остров и мне не придётся наблюдать чьи-либо страдания. И ради чего? Ради золота и славы.

Бросаю взгляд на трибуны. Истерия. Крики. Места для съёмщиков почти пусты. Сейчас скорбят земельщики, потрясённые внезапным поворотом событий.

Семья Исидора тут? У него есть братья или сёстры? Они видели, как он погиб? Беспомощные и отчаявшиеся, находящиеся там, наверху, пока Исидор истекал кровью здесь, внизу?

«Лирия в безопасности, она проходит лечение в больнице. Сестрёнка в безопасности».

Землевластитель вновь выходит на балкон. Поднимает ладони. На арену опускается торжественная, пусть и неохотная тишина.

Никто не предпринимает попыток накрыть изуродованное тело Исидора.

Он лежит там, мёртвый, на всеобщем обозрении.

Землевластитель заговаривает. Я слушаю не думая. Шаблонное выражение скорби в связи с потерей бесценной человеческой жизни. Называет Исидора великим возницей, которым тот в действительности не был. Но последняя часть её заявления – та, перед которой она ненадолго замолкает, – заставляет арену затаить дыхание.

– В связи с трагедией никто из оставшихся участников не выбывает в этом туре. Увидим их всех в итоговой гонке славы.

Остались я, Дориан, Арлин, Иуда, Саран и Эммануэль.

Само собой, финальному состязанию быть. Смерть на трассе не остановит крупнейшее событие Офира. Потрясение от только что увиденного, боль, печаль и отрицание сконцентрированы теперь в узком кругу спускающихся от трибуны к трибуне. В семье Грея. Но лица остальных обращены к Землевластителю Минос. Люди поддерживают её одобрительными криками. Обсуждают, кто следующий.

Вот и вся слава гонки – кровавый спорт.

Не более. Так было и так будет всегда.

Мне внезапно становится холодно – холоднее, чем когда-либо прежде. Жестокий ветер хлещет по краям, ледяные кинжалы впиваются в обнажённую кожу.

Сгибаю пальцы, сжимаю и разжимаю кулаки. И бреду прочь.

Златошторм и других мариленей снова взяли на привязь. Смотрю на неё, и взгляд цепляется за пристёгнутую к ней колесницу; та разваливается. Сердце замирает.

Люди глазеют на меня, когда прохожу по залу возниц. Иуда пытается меня остановить. Делаю вид, что не слышу. Лицо пульсирует прилившей кровью, в мозгах поднимается жар, но я усилием сохраняю выражение лица невозмутимым. Ноги сами несут меня по ряду коридоров, и я направляюсь к одному из пустующих стойл, где могу запереться и отдышаться.

Гудение в голове всё такое же громкое.

Возможно, поэтому не слышу шума, и первая же открытая дверь, к которой подхожу, приковывает меня к месту. Дориан – ладони прижаты к стене, голова опущена – тяжело дышит, его тошнит. Тело сотрясает дрожь. Задняя часть рубашки разорвана лезвием краба-косаря, на ткани темнеет запёкшаяся кровь. Глаза крепко зажмурены, но слёзы текут по бледному лицу, которое всё ещё блестит от липкой воды с арены.

Не могу дышать. Видеть Дориана Акаяна – золотого мальчика Солонии, ухмылявшегося с плакатов, сразившегося с сотней аквапырей, говорящего с железной волей, способной повелевать морем, – ломающимся вот так – всё равно что почувствовать, как земля под ногами раскалывается на части.

Он задыхается. Трясётся.

Я молчу.

И тихо отхожу.

Глава 26

В Террафорте у нас нет стойл, не говоря уже о куске металла, который бы позволил снять одно в аренду. Так что я отворачиваюсь от входа и направляюсь со Златошторм к пляжу.

Единственное, о чём могу думать на берегу, – утреннее нападение. Мёртвый стражник на козероге, мальчишка, искавший отца, и девочка, скованная страхом. Надеюсь, ей удалось спастись.

Но идти мне теперь некуда. От дома остался один обугленный каркас. Он станет моим пристанищем, если проиграю? Почерневшая, обгоревшая постройка. Насмешка.

Привязываю Златошторм к большому камню, наполовину погружённому в землю. В предвечернем свете чешуя волшебно переливается. Осторожно опускаюсь на колени рядом и протягиваю руку. Чешуйки шершавые, как песок, но по краям более гладкие. На мгновение всё замолкает, и Златошторм позволяет мне провести по шкуре пальцами. Затем издаёт звук, которого от мариленей я прежде не слышала. Короткая трель – дважды, – похожая на мурлыканье.

Она… счастлива?