Чудовища, рожденные и созданные

Но есть разница между тем, чтобы наблюдать, как кого-то разрывают на куски, когда сидишь высоко на трибуне, следя за похожими на улиток фигурами на трассе, и когда ты всего в нескольких шагах. Когда чувствуешь запах крови и страха, когда слышишь крики неподалёку. Так близко.

Могла я спасти Исидора, если бы среагировала быстрее?

Пальцы зарываются в песок.

По спине пробегает дрожь.

Когда горизонт становится красным, рядом со мной удлиняется тень. Я не сразу поворачиваюсь. В его голосе слышна прежняя дерзость.

– Так и не передумала?

Дориан стоит надо мной, руки скрещены, губы сжаты в тонкую линию, будто эта земля принадлежит ему, а я должна быть благодарна, что он позволяет мне здесь быть. Развешенным по Солонии плакатам отлично удалось передать эту его черту. Когда Дориан думает, что его никто не видит, он совсем другой.

– Нет.

Он опускается рядом со мной, вытягивает ноги и откидывается назад, опираясь на ладони. Рукава закатаны на три четверти, ткань собралась на локтях, плечи в кои-то веки не напряжены.

Мне хочется спросить, в порядке ли он. Но в последний момент не решаюсь.

Странно, но Дориан выглядит умиротворённым, и мне не хочется напоминать ему о сегодняшнем дне. Ветер треплет волосы, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на океан.

Я не отвожу взгляда.

И меня вдруг кое-что поражает. Разница между этим местом и другими. Никто за нами не наблюдает. Никто не подслушивает. Мы вернулись во времени, прячемся в мягком свете нашей тайны, свободные от всех оков, которые нас сдерживают.

На Дориана такая свобода влияет сильнее.

– Он этого не заслужил, – говорит Дориан. – Подсобчие этого не заслужили. Никто из тех, кто гибнет на трассе, этого не заслуживает.

– И всё же смерти продолжат будоражить толпу, так что, судя по всему, они часть игры.

– Если ты это понимаешь, значит, также знаешь, что происходящее на арене, на трассе или вне её не в наших руках. Шанс спасти Исидора был для тебя не выше, чем шанс выиграть в гонке славы.

– Довольно нравоучений, – говорю я резче, чем намеревалась. Волна касается ног. – Зачем ты здесь? Ты… – Замолкаю, подбирая слова. – Насилие не доставляет тебе удовольствия. Ты всегда не любил заставлять Роготона выполнять команды и говорил, что никогда не наденешь на него упряжь. И ты точно не нуждаешься в золоте. Так что заставляет тебя участвовать в гонке славы?

Он отвечает не сразу.

Когда Дориан наконец заговаривает, его голос мягок.

– В каком-то смысле, когда ты отдала мне Роготона, я стал хуже. – Я морщусь, но он продолжает: – Часами анализировал прошлые гонки. Был одержим…

– Нет, не был…

– Ты не видела этого, потому что не хотела. Было приятно проводить с тобой время, и… твоё общество меня успокаивало. Но стоило мне уйти… – В глазах, устремлённых на меня, застыло безмолвное выражение. Отчаяние, тоска. Дориан качает головой, и оно исчезает. – Поначалу я хотел стать как отец, поэтому должен был выиграть любой ценой. А затем эта потребность стала настолько сильной, что мне захотелось его превзойти. Мне нужно было избавиться от его власти надо мной. Нужно было одержать над ним верх.

Он бросает в воду камешек.

– Если ещё пытаешься освободиться от него, почему делаешь именно то, чего он хочет?

– Потому что без этой цели, подпитывающей каждую клеточку тела, я не более чем мальчик со сломанной скрипкой. Когда соревнуюсь, то соревнуюсь за право быть собой. Чтобы увидеть, на что способен. Мне и в голову не приходило, что попытаюсь тебя убить. Я и представить не мог, что кто-то умрёт…

– Но ты не пытался, – говорю я ему. – Увёл колесницу. Выбор был за тобой.

– Возможно, это вышло случайно.

– Неправда, Дориан. Я тебя знаю; я тебя видела. Видела твои глаза. Отец загнал тебя в угол, и гонка славы стала для тебя единственной отдушиной, но ты не обязан быть таким.

Дориан продолжает смотреть вперёд, но уголок рта приподнимается в горькой усмешке. Опускает взгляд, постукивая пальцами по запястью. Улыбка сходит с лица.

– То, что ты сделала сегодня… пытаясь спасти земельщика… – Дориан пристально глядит на меня, словно не вполне понимает, кто перед ним. – Всегда задавался вопросом, почему съёмщики интересуются гонкой славы, хотя не могут в ней участвовать. Рассуждал, что, возможно, им нравится смотреть на храбрых земельщиков. – Я приподнимаю бровь. – Но теперь знаю почему. После случившегося утром. Они спускаются, чтобы увидеть, понимают ли земельщики, какая смелость требуется, чтобы жить снаружи Террафорта.

– Храбрость подразумевает наличие выбора, – замечаю я раздражённо.

Дориан обдумывает мои слова, затем кивает.

То, что он решает ничего не добавлять, сердит меня ещё сильнее. Мне хочется поспорить, осудить земельщиков и всякую несправедливость. Но я вынуждена смолчать.

Я так устала.

А Дориан прикован к короне. Хотелось бы, чтобы он разорвал эти цепи. Они удерживают его внутри мраморной статуи, которую он являет миру. Пока Дориан их не сбросит, хотя и хочет двигаться дальше, цепи продолжат обматываться вокруг него и возвращать его к началу.