Чудовище 3 (СИ)

— Смотри, береги это, — проговорила она, глядя на него исподлобья злыми глазами, горящими огнём, — я непременно раздобуду деньги здесь, в Свободном, и выкуплю у тебя изображение моего бога. Это священная вещь, бойся навредить ей!

— Девушка, мне всё равно, кому продать это. Когда раздобудешь деньги, спроси в храме жреца Ашбека, держателя шапки. Я сохраню изображение твоего бога, даю слово чести!

Юноша лахи на самом деле собирался сдержать своё слово. Чужестранка, очевидно, дорожила золотой вещью, отданной в качестве выкупа и, вероятно, чтобы вернуть её, не пожалеет никакой суммы, её можно будет ободрать, как липку. А если предложить иконку скупщику золота, тот наверняка будет торговаться. А девчонку можно отпустить и сегодня же найти вместо неё другую — что ему стоит?

Он вошёл в коридор и, нащупав в полутьме дверь кельи и скважину замка, немедленно вставив в неё ключ.

— Выходи, тебя отпускают! — произнёс он, обращаясь к девочке.

Та недоверчиво взглянула на него и не двинулась с места.

Ханита оказалась в дверном проёме рядом с лахи.

— Ты будешь жить, дитя, — ласково проговорила она. — Не знаю уж, как долго, но сейчас ты можешь уйти. Почему ты не встанешь и не выйдешь из этого страшного места? Разве ты не знаешь, что они хотели сделать с тобой?

— Знаю, — чуть слышно ответила девочка.

Ханита резко повернула лицо к лахи и взгляд её сделался бешеным.

— Знает? — почти крикнула она. — Так вы ещё и сказали ей, что её ждёт, вы ещё и напугали её?

Лахи с досадой покачал головой.

— Ты лучше бы поскорее забирала девчонку, а то вдруг нагрянет кто-нибудь из старших жрецов, сделка может сорваться, они потребуют за девчонку гораздо бОльший выкуп!

Ханита решительно зашла в келью и, схватив на руки девочку, прижала к себе. Она ожидала, что ребёнок будет вырываться и сопротивляться, но девочка вдруг обхватила её шею обеими руками и ногами — бока, уткнулась ей лицом в плечо. Ханиту тронуло это доверие и она почти вылетела из кельи и хотела уже побежать по тёмному коридору в зал храма, но лахи остановил её и заметил, что будет лучше, если он выведет её на городскую улицу через апельсиновый сад, так будет более незаметно и обойдётся без неприятностей.

Когда они пересекли апельсиновую рощу, оказались на узкой городской улице и распрощались с лахи, Самин заговорил с Ханитой голосом, полным укора:

— И что нам теперь делать с девчонкой? Она сирота, не так ли?

— Отнесём её на корабль.

— Ты обезумела.

— А почему бы и нет? Думаю, капитан меня поймёт. Кроме того, даже этот ребёнок сможет многое поведать нам о ещё одних гранях жизни этих краёв. Кто знает, сколько информации он сможет преподнести!

Самин замолчал.

На пути к кораблю Ханита так и несла девочку на руках, потому что та не отпускала её, вцепившись в неё руками и ногами.

Ханите удалось узнать, что девочку звали Решма, ей было на самом деле пять лет, она выглядела точно на свой возраст и оказалось, что она была вовсе не сирота.

Отец Решмы умер ещё за несколько месяцев до её рождения, а до своей кончины он были рыбаком, а его жена — матерью многих детей, производившая их чуть ли не каждый год. Отцу Решмы от его отца достался дом не большой и не маленький, в два этажа и из нескольких комнат, но с годами дети в нём заняли все углы и в нём стало тесно. Приумножение семейства привносило и другие проблемы: в доме становилось всё труднее с пропитанием и другими материальными благами, поскольку кормилец был всего один — глава этого семейства. Да и мать семейства, всё больше перегружённая заботами о детях и терявшая силы и здоровье в родах, случавшихся почти ежегодно, постепенно и скоропостижно выживала из ума, путая и забывая имена и лица своих детей.

Почти все дети этих супругов рождались здоровыми и красивыми, поэтому случалось так, перед новогодними праздниками в дом их являлись жрецы из храмов стихий и предлагали им облегчить их нелёгкое бремя многодетности, отдав кого-нибудь из детей за мешок пшеничной белой муки или за бочонок с солониной. Но мать семейства, хоть и забывавшая, порою, имена и лица своих детей, являла чудеса материнского инстинкта и выгоняла жрецов взашей, с руганью и возмущением: «Я не торговка человеческим мясом, я бы вам, негодяи, и чужого ребёнка бы не продала, не то, что собственную плоть и кровь!»

Эту женщину звали Квина.

Не желая отдать жрецам свои порождения за вознаграждения, она, впрочем, всё равно не могла их уберечь всех до одного. Из двадцати детей у него выжили всего четверо, трое из них — двое сыновей и дочь покинули дом совсем юными, не сообщив, куда именно они подались и уже несколько лет от них не было ни слуху, ни духу и при Квине осталась лишь самая младшая дочь, поскрёбыш — Решма.