Чудовище 4 (СИ)

Аклин неожиданно начал задумываться, что напрасно позволил дочери провести в келье целый месяц, это может отразиться на её здоровье. И отдал распоряжение прервать её богомолье и отправить её в город. И как только в загородный храм явился посыльный от него, жрец-смотритель келий поспешил отворить келью, где находилась Ялли в обморочном состоянии. Девушка была смертельно бледна и никак не приходила в сознание. Её отливали водой, подносили к носу нюхательные соли — всё было напрасно. И её пришлось везти на телеге в город, в больницу.

Жрецы также осмотрели запас сухарей и воды, оставленный девушке на целый месяц и оказалось, что она съела сухарей совсем немного и воды не было только в одном кувшине. Они и не подозревали, что даже это количество сухарей было украдено крысами, а вода в кувшине просто испарилась, потому что он не был накрыт крышкой.

Аклин решил, что его дочь довело до такого состояния излишнее усердие в молении богам и аскетизм и ему оставалось лишь сокрушаться по поводу того, что он позволил совей дочери так перестараться в набожности.

Почти месяц ушёл на то, чтобы восстановить здоровье Ялли, позволить ей окрепнуть. Но что-то изменилось в ней. На щеки её никак не возвращался румянец, были невероятно бледны и губы. Изменилось и выражение глаз: в них абсолютно исчез живой искристый огонёк, теперь и глаза у неё были кукольные — безразличные и пустые.

Карун, узнав о её сердечном приступе в келье подвала, не на шутку встревожился. Он поспешил в Абрази в дом Аклина и прогостил там всё время болезни Ялли, с разрешения её родителей навещая её то в больнице, то встречаясь с ней в её доме. Он говорил ей о своей любви, расписывал радужные мечты о их совместном будущем — она слушала равнодушно, как бы слушая его и не слыша. Он приписывал такое её поведение заболеванию, даже не подозревая, что творилось в душе девушки.

Для неё готовили свадебные наряды, вокруг неё хлопотали портные — она принимала это так, как будто это происходило не с ней.

И только перед самым бракосочетанием она начала понемногу приходить в себя. Вместо безразличия и отупления начала появляться злость и ярость. ” — Мною нельзя забавляться, как игрушкой, — сжимая кулаки так, что ногти вонзались в кожу, размышляла она. — Он всего лишь пожелал моего тела, но едва не убил душу! Что мы, смертные, для богов, для которых нет ничего важнее собственного удовольствия? Ему, видно, было всё равно, как велики будут мои страдания. Нет, я больше не стану страдать! Я стану княгиней и все блага, доступные смертным, станут моими и я стану любить моего смертного мужа больше, чем любила тебя, бог белого дерева!»

Она подумала о том, что не стоило бы Каруну во время их грядущей брачной ночи понять, что она потеряла с кем-то девственность до него. Ещё вздумает ревновать, задавать глупые вопросы, кто был её мужчина, решит, что она изменила ему, будучи его невестой.

Она много общалась с сельскими девушками, которые были хитры на выдумки и знала от них немало способов, как можно выдать себя в постели за невинную девушку. Селянки вовсю пользовались ими и даже шутки ради вводили в заблуждение парней, выдавая себя за непорочных девственниц. Были среди них такие, что имели более десятка любовников и каждый из этих любовников считал, что именно он забрал девственность своей подруги. Она тоже воспользуется одним из этих методов, только выберет то, что удобнее всего.

Она, наконец, вспомнила и о другой печали: уходе Эльги из отчего дома. ” — Где же ты, сестра? — с горечью подумала она. — Мне теперь не с кем и поделиться своей тоской. И жива ли ты ещё? Ах, если бы узнать о тебе хоть что-нибудь!»

Затем, как во сне пронёсся приезд в Шабону, день ритуала бракосочетания в храме Така, свадебный пир и брачная ночь, где Ялли с успехом предоставила Каруну свою «девственность».

И началась новая жизнь княгини, праздная и беспечная, как у всех богатых и знатных женщин Фаранаки.

Карун был на седьмом небе от счастья, что Ялли, наконец, стала его женой. Он с удовольствием показывал ей свои владения, хоромы, все закоулки и даже открыл ей местонахождение в его доме потайных комнат и подземного хода, который вёл из его спальной в подвал, а оттуда — в катакомбы, прорытые под городом и ведущие к лесу. У Ялли вызвало это некоторый интерес, по крайней мере, так она могла отвлечься от страшных мыслей, которые, порою посещали её — повеситься или утопиться от злости и обиды на того, кого она всё ещё любила и кто, как она считала, так жестоко поступил с ней.

Через некоторое время Ялли поняла, что беременна и сообщила об этом мужу.

— Какое же это счастье, что ты сразу и понесла от меня моего сына! — говорил довольный Карун, поглаживая её всё ещё пока небольшой живот. — Другие ждут этого годами от своих жён.

— А может, это дочь, — из духа противоречия возразила Ялли. — Я хочу дочку!

— Будет и дочка, но пусть первым родится сын.

— Почему это?

— Он станет моим наследником.

— А дочь разве не может унаследовать княжеский престол отца?