Чудовище 4 (СИ)

Вот она, вот она. Совсем другая, такая красивая, краше солнца. Она сошла на берег — тёмно-красное шёлковое платье облегало её стан, приталенное кожаным поясом, расшитым драгоценными каменьями. Белокурые волосы вокруг головы напоминали ореол, нимб, они падали на плечи, рассыпались по ним золотом, искрящимся на солнце. А тогда-то и волос никаких не было, рога вздымались — её слабое место, её смерть. И вокруг рогов — что-то вроде пуха, жиденького, липкого. Вот оно, преображение. Что уж говорить о чертах лица: теперь они такие утончённые, правильные, яркие. Красота, добытая ею — за муки всеми ненавистной демоницы…

И возраст не имел власти над ней. Рядом со своим шестнадцатилетним сыном — долговязым, немного сутулившимся, одетым в белые лёгкие одежды, она казалась его сестрой-двойняшкой, настолько они были похожи. И ничуть не старше его.

Их сопровождала её сестра, так и не решившаяся отпустить Ялли без своего сопровождения в дальнее странствие. Она шагала рядом — прямая и высокая, плечистая, в коричневом военном кафтане и сапогах, широко, по-мужски расставляя большие ноги и чуть раскачиваясь при ходьбе. Рука её постоянно лежала на рукояти меча — очевидно, эта мужеподобная сильная женщина всегда была начеку.

Они сошли на остров — первая на его землю ступила Эльга, настороженно озираясь кругом. Следом — Ялли, за ней — её сын, а за ними — ещё несколько солдат-телохранителей.

— Солдаты могут остаться на берегу, — сказал Дан. — Нам ничего не грозит. Это всего лишь остров очень, очень несчастных живых существ. Здесь нет ни нечисти, ни разбойников.

— И всё же я отправлюсь с вами, — ответила Эльга. — Отпустить вас в глубь неизвестного места одних? Да никогда!

Княгиня отдала приказ солдатам оставаться на берегу и вместе с сыном и сестрой направилась к чаще ивовых деревьев.

Оказавшись в самой чаще, странники на самом деле не обнаружили ничего опасного для себя, кроме дискомфорта, который создавали для них плачущие деревья, поливая из солёными слезами — быть намоченными такой влагой было не очень приятное ощущение. Ялли то и дело раздражённо вздрагивала и морщилась от брезгливости, Эльга старалась сносить всё более мужественно, но слёзы ив также вызывали в ней отвращение и она то и дело поводила плечами, что было у неё признаком величайшей досады.

И только Дан, казалось, совершенно не придавал значения, что его белоснежная рубашка промокла насквозь от древесных слёз, он пристально озирался кругом, подняв ладони и поворачиваясь в пространстве.

Малентина видела: они приближались. И слёзы хлынули из неё так, что это были уже не капли, но струи.

Дан первым приблизился к ней и его ладони легли на ствол ивы. Он повернул лицо в строну, где находилась его мать, удивлённо смотревшая на происходящее.

— Я знаю, мама, ты простила её, — произнёс он. — Душа твоя простила. Давно ведь это было. Значит, — он вновь обратился к иве, — именем бога деревьев, моего отца Али, я освобождаю тебя от власти демона Нэгога.

Малентине показалось, что её насквозь пронзила сильнейшая судорога — тысячи острых спиц. Она бы закричала от невыносимой боли, но не могла. Дерево задрожало, изогнутые ветви его затряслись и с них посыпались листья — обильнейшим листопадом.

Затем начали ломаться ветви и несчастная Малентина испытывала такие же страдания, как если бы её начали дробить кости.

Кора шелушилась на её стволе и отпадала огромными кусками — это была мучительнейшее ощущение, когда сдирают кожу живьём.

Корни тянулись из земли вверх — это было что-то подобное растягиванию на дыбе.

И когда начал сжиматься ствол, обретая контуры человеческого тела, это оказалось ужаснее всего, потому что Малентине казалось, что на неё навалилась огромная скала, которая давит нестерпимой тяжестью, но никак не расплющит настолько, чтобы смерть избавила от мук.

Она завалилась на бок — корни больше не держали её в вертикальном положении, потому что они обратились в нормальные человеческие конечности — ноги, только очень грязные, перепачканные землёй. Она разбросала в разные стороны не ветви — руки. И глаза её, уже не внутреннее зрение, а обычные глаза смотрели неотрывно в синее небо, парящее над ней бездонным океаном. Она не могла произнести ни звука — силы куда-то исчезли совершенно после пережитых страданий. Боли уже не осталось, только совершенное бессилие.

Ялли склонилась над ней. И не могла понять, каковы черты лица этой женщины — настолько оно было бледным и искажённым.

— Теперь остаётся только отправить её на материк, — промолвила она, — значит, надо позвать солдат и приказать им взять для неё носилки. Но, — обратилась она к сыну, — что же теперь будет с другими деревьями? Ведь мы-то знаем теперь, что все они — несчастные мученики, страдания их ни с чем не сравнимы. Только никакие страдания не должны длиться вечно. Когда же наступит освобождение для них?

— Когда их простят, как ты простила её, — ответил Дан, махнув в сторону лежащей на земле Малентины.

— Простят? Значит, они в чём-то виновны?

— И не за мелкие проступки.